Джозеф Конрад - Лорд Джим. Тайфун (сборник)
– Вы ужасно добры, что так меня слушаете, – сказал он. – Мне легче. Вы не знаете, что это для меня значит. Вы не знаете…
Казалось, ему не хватало слов. Я увидел его отчетливо на секунду. Он был одним из тех юношей, каких вам приятно видеть подле себя; таким вам хочется представлять самого себя в юности; одна его внешность пробуждает к жизни те иллюзии, которые вы считали забытыми, угасшими, холодными, но близость иного пламени их оживляет – они трепещут где-то глубоко-глубоко, дают свет… тепло… Да, тогда я увидел его на секунду… и это было не в последний раз.
– Вы не знаете, что это значит для человека в моем положении, когда ты можешь говорить начистоту с тем, кто старше тебя. Это так тяжело… так ужасно несправедливо… и так трудно понять.
Туман снова сгустился вокруг него. Я не знаю, каким старым я ему представлялся – и каким мудрым. Но в ту минуту я себя чувствовал вдвое старше и таким бесполезно мудрым. Конечно, только у тех, кто связан с морем, сердца так широко раскрываются навстречу юности, стоящей на грани, – юности, что взирает блестящими глазами на сверкающую гладь, которая является лишь отражением их взгляда, полного огня. Какая великолепная неопределенность заложена в ожиданиях, которые каждого из нас увлекали к морю, какая прекрасная жажда приключений, и эти приключения – наша неотъемлемая и единственная награда.
То, что мы получаем… ну, об этом мы не говорим, – но может ли хоть один из нас сдержать улыбку? Лишь в жизни на море иллюзия – подлинная реальность, лишь здесь вначале все – иллюзия, и нигде разочарование не наступает так быстро, а подчинение не бывает более полным. Не все ли мы начинали, жаждая только одного, кончали, зная только об одном, и проносили сквозь ряд отвратительных дней воспоминания о тех же чарах? Не чудо, что мы ощущаем связующие узы, когда тяжелый удар настигает одного из нас; и, помимо содружества на море, нас объединяет иное, более широкое чувство – чувство, которое привязывает взрослого человека к ребенку. Он сидел передо мной, веря, что возраст и мудрость могут найти лекарство против мучительной истины; он дал мне заглянуть в свою душу, и я увидел юношу, попавшего в беду – дьявольскую переделку, услыхав о которой седобородые старики будут торжественно покачивать головами, скрывая улыбку. А он размышлял о смерти! Об этом ему приходилось размышлять, ибо он думал, что спас свою жизнь, когда все чары ее потонули в ту ночь вместе с судном. Что может быть более естественно? Трагично и забавно было вслух взывать к состраданию, – и чем я был лучше всех остальных, чтобы отказать ему в жалости?.. Пока я глядел на него, клубы тумана затянули просвет и раздался его голос:
– Я был так растерян, знаете ли. Такого положения никто никогда не мог бы ожидать. Это не похоже было, например, на сражение.
– Не похоже, – согласился я.
Он как-то изменился, словно внезапно возмужал.
– Не было уверенности, – прошептал он.
– А, вы не были уверены, – сказал я. Слабый вздох, пролетевший между нами, словно птица в ночи, умиротворил меня.
– Да, не был, – мужественно признался он. – Это как-то походило на ту проклятую историю, какую они выдумали: не ложь и в то же время не правда. Это было что-то… Настоящую ложь сразу узнаешь. А в том деле ложь от правды отделяло что-то более тонкое, чем лист бумаги.
– А вам нужно было больше? – спросил я; но, кажется, я говорил так тихо, что он не уловил моих слов. Он выставил свой аргумент с таким видом, словно жизнь была сетью тропинок, разделенных пропастями. Голос его звучал рассудительно.
– Допустим, что я не… Я хочу сказать, допустим, я бы остался на борту судна. Отлично. Долго бы я там продержался? Скажем, минуту-полминуты. Послушайте, тогда очевидным казалось, что через тридцать секунд я буду за бортом; и вы думаете, я бы не завладел первым, что попалось бы мне под руки, – веслом, спасательным бакеном, решеткой, – чем угодно. Вы бы так не поступили?
– Чтобы спастись, – вставил я.
– И я хотел бы спастись! – воскликнул он. – А этого желания не было, когда я… – он содрогнулся, словно готовясь проглотить какое-то отвратительное лекарство… – прыгнул, – произнес он с судорожным усилием.
А я пошевельнулся на стуле, как будто его напряжение передалось мне.
– Вы мне не верите? – вскричал он. – Клянусь!.. Черт возьми! Вы меня сюда позвали, чтобы я говорил, и… Вы должны!.. Вы сказали, что будете верить.
– Конечно я верю, – возразил я деловым тоном, сразу его успокоившим.
– Простите, – сказал он. – Конечно, я бы не говорил об этом с вами, если бы вы не были порядочным человеком. Я должен был знать… Я… я тоже порядочный человек…
– Да, да, – поспешно проговорил я.
Он посмотрел на меня внимательно из-под полуопущенных век, потом медленно отвел взгляд.
– Теперь вы понимаете, почему я в конце концов не… не покончил с собой. Я не боялся того, что сделал. Ведь если бы я и остался на судне, я приложил бы все силы, чтобы спастись. Бывало, что люди держались на воде несколько часов в открытом море и их подбирали целыми и невредимыми. Я мог продержаться дольше, чем многие другие. Сердце у меня в порядке. – Он вынул из кармана правую руку и ударил себя кулаком в грудь; удар прозвучал как заглушенный выстрел в ночи.
– Да, – сказал я.
Он задумался, слегка расставив ноги и опустив голову.
– Один волосок, – пробормотал он. – Один волосок отделял одного от другого. И в то время…
– В полночь нелегко разглядеть волосок, – вставил я, боюсь, раздраженно. Вы понимаете, что я подразумеваю под солидарностью людей одной профессии? Я был против него озлоблен, словно он обманул меня – меня! – отнял у меня прекрасный случай укрепить иллюзию, лишил общую нашу жизнь последних ее чар. – И поэтому вы покинули судно немедленно.
– Прыгнул, – резко поправил он меня. – Прыгнул, заметьте! – повторил он, придавая этому какое-то непонятное мне, особое значение. – Да! Быть может, тогда я не видел. Но в этой шлюпке времени у меня было достаточно, а света сколько угодно. И думать я мог. Никто бы не узнал, конечно, но от этого мне было не легче. Вы и этому должны поверить. Я не хотел этого разговора… Нет… Да… Не стану лгать… я хотел его; единственное, чего я хотел! Да. Вы думаете, что вы или кто-нибудь другой мог бы заставить меня говорить, если бы я… Я не боюсь слов. И думать я не боялся. Я смотрел правде в глаза. Я не собирался бежать. Сначала… ночью, если бы не эти люди, я, может быть… Нет, клянусь богом! Это удовольствие я не намерен был им доставить. И так они много навредили. Они сочинили целую историю и, пожалуй, в нее верили. Но я знал правду и должен был жить с нею… один… наедине с самим собой. Я не намеревался подчиниться такой проклятой несправедливости. В конце концов, что это доказывало? Я был чертовски подавлен. Жизнь мне надоела, сказать вам по правде; но что толку было спасаться… таким образом? Не так следовало поступить. Я думаю… я думаю, что это не был бы конец…
