Ллойд Осборн - Отлив
— Отчего же, очень похоже, — отвечал Геррик.
— Полно, полно! — произнес капитан и замолчал в растерянности. — Слушайте, — воскликнул он, — выпейте-ка шампанского! Я-то до него не дотронусь, чтоб вы поняли, что на меня можно положиться. Но вас оно укрепит, вы мигом воспрянете духом.
— Ах, да оставьте вы меня в покое! — крикнул Геррик и отвернулся.
Капитан ухватил его за рукав, но Геррик сбросил руку капитана и стремительно, как одержимый, повернулся к нему.
— Проваливайте в ад сами, как знаете! — крикнул он опять.
И он снова рванулся прочь, на этот раз беспрепятственно, и очутился над тем местом, где внизу шлюпка терлась о борт, покачиваясь на волнах.
Геррик огляделся. Угол надстройки закрывал его от глаз капитана, — тем лучше, никто не должен быть свидетелем его последнего поступка. Геррик бесшумно скользнул в шлюпку, оттуда — в звездную воду. Затем проплыл немного — остановиться он еще успеет.
Очутившись в воде, он сразу отрезвел, в голове прояснилось. Перед его мысленным взором, как в панораме, предстали позорные события минувшего дня, и он возблагодарил богов, все равно каких, за то, что они открыли ему дверь к самоубийству. Совсем скоро он поставит точку, с никчемной жизнью будет покончено, блудный сын вернется домой.
Прямо впереди светила очень яркая звезда, прочерчивая на воде четкую дорожку. Геррик выбрал звезду путеводной и поплыл по дорожке. Пусть звезда будет последним, на что он будет смотреть, — лучезарное пятнышко, которое незаметно превратилось в его воображении в некую Лапуту, где по галереям расхаживали мужчины и женщины с уродливыми и милостивыми лицами и взирали на него со сдержанным сочувствием. Присутствие этих воображаемых зрителей, их разговоры между собой принесли ему облегчение; они беседуют о нем, решил он, о нем и его несчастной участи.
Этот полет фантазии оборвался, когда вода сделалась холоднее. Что он тянет? Сейчас, сразу, он опустит занавес, отыщет несказанный приют, ляжет вместе со всеми народами и поколениями в царстве сна. Легко сказать, легко сделать: надо только перестать двигать руками и ногами — ничего сложного, если только он сможет это сделать. Но сможет ли он? Нет! Это он понял вмиг. Тотчас же он почувствовал единодушное сопротивление всех частей организма. Они дружно, с упорством и одержимостью, цеплялись за жизнь — палец к пальцу, мускул к мускулу; сопротивление это как будто исходило от него самого и в то же время помимо него; это был он и не он, словно в мозгу его закрылся клапан, но достаточно одной мужественной мысли, чтобы его открыть.
Однако Геррик ощущал власть не зависящей от него судьбы, неотвратимой, как сила тяготения. Любой человек порою испытывает чувство, будто во все закоулки его тела проник чуждый ему дух, что разум его восстал против него самого, что кто-то завладел им и ведет туда, куда он идти не хочет. Именно такое чувство испытал сейчас Геррик, притом со всей силой откровения. Путей избавления не было. Открывшаяся дверь захлопнулась из-за его малодушия. Ему остается вернуться в мир и жить без иллюзий. До конца своих дней он будет брести, сгибаясь под бременем ответственности и бесчестия, пока болезнь, случайная милосердная пуля или столь же милосердный палач не избавят его от позора. Есть люди, которые способны на самоубийство, и есть люди, которые на это не способны; он принадлежал к последним.
С минуту в душе его царила сумятица, вызванная неожиданным открытием, затем наступила безрадостная уверенность, и, с небывалой простотой покорившись неизбежному, он поплыл к берегу.
В этом решении было мужество, которого сам он в эту минуту, исполненный сознания своей постыдной трусости, оценить не мог. Он плыл вперед против течения, которое било ему в лицо, точно ветер, он боролся с ним устало, без воодушевления, однако ж заметно продвигался вперед, равнодушно отмечая свое продвижение по приближающимся силуэтам деревьев. Один раз у него мелькнула надежда: он услышал неподалеку, ближе к центру лагуны, тяжелый всплеск крупной рыбы, скорее всего акулы, и помедлил немного, приняв стоячее положение. «Не это ли желанный палач?» — подумал он. Но всплеск не повторился, снова наступила тишина.
И Геррик снова двинулся к берегу, проклиная свой характер. Да, конечно, он подождал бы акулу… если бы только знал наверняка, что она приближается к нему.
Он горько улыбнулся. Он готов был плюнуть себе в лицо, если бы мог…
Около трех часов утра судьба, направление течения и правая рука Геррика, которая от рождения была сильнее левой, порешили между собой так, чтобы он вышел на берег как раз напротив дома Этуотера. Он сел на песок и без малейшего проблеска надежды в душе принялся размышлять о том, как жить дальше. Убогий скафандр самомнения был самым жалким образом прорван! До сих пор он обманывал и поддерживал себя в своих злоключениях мыслью о возможности самоубийства, о том, что у него всегда есть в запасе такой выход; теперь оказалось, что это всего лишь обман, небылица, легенда. Теперь он предвидел, что ему всю остальную жизнь неумолимо предстоит быть распятым и пригвожденным к кресту железными стрелами собственной трусости. Он не плакал, не тешил больше себя притчами. Его отвращение к себе было настолько полным, что у него даже исчезла потребность в аллегориях, которые он раньше придумывал в свое извинение. Геррик чувствовал себя, как человек, которого сбросили с высоты и который переломал себе кости. Он лежал на песке и признавался себе во всем и даже не делал попытки подняться.
Заря забрезжила на другом конце атолла, небо посветлело, облака окрасились в роскошные тона, ночные тени исчезли. И Геррик вдруг увидел, что лагуна и деревья снова оделись в свои дневные наряды, увидел, что на «Фараллоне» Дэвис гасит фонарь, а над камбузом подымается дымок.
Несомненно, Дэвис заметил и узнал фигуру на берегу, но, впрочем, не сразу: он долго всматривался из-под руки, а потом ушел в каюту и вернулся с подзорной трубой. Труба была очень сильной, Геррик сам часто пользовался ею. Поэтому стыдливым жестом он непроизвольно закрыл лицо руками.
— Так что же привело сюда мистера Геррика — Хэя или мистера Хэя-Геррика? — раздался голос Этуотера. — Вид со спины необычайно хорош, я бы не менял этого положения. Мы отлично поладим, сохранив наши позиции, а вот если вы обернетесь… Знаете, мне кажется, это создаст некоторую неловкость.
Геррик медленно поднялся, сердце его тяжело стучало, он еле стоял на ногах от страшного возбуждения, но полностью владел собой. Он медленно повернулся и увидел Этуотера и мушку направленной на него винтовки. «Почему я не сдался ему вчера вечером?» — подумал он.
