Алексей Новиков-Прибой - Женщина в море
— Стоп!
Стрела, похожая на длинный нос чудовищной птицы, медленно поворачивалась к раскрытому люку. Рабочие и матросы, находившиеся на палубе, вскидывали головы и настораживались. Над ними угрожающе покачивался груз, пока не раздавалась следующая команда:
— Майна!
Лебедка, окутываясь в клубы пара, лязгала цепью, травился стальной трос, проваливая огромнейшую связку чурбанов в глубокое чрево судна. На дне трюма, в душном и спертом воздухе, потные люди, вонзая железные крючки в дерево, растаскивали кругляки в разные стороны и по указанию стивидора плотно укладывали их в ряды. Освободившись от тяжести, снова взвивался пудовой гак и снова, раскачиваясь на синеве безоблачного неба, опускался с полкубом пропса. Нагружались сразу все четыре трюма. Шумным прибоем гремел человеческий труд.
Из маленькой своей каюты вышла прислуга Василиса. Это была полная женщина, лет сорока, выросшая в портовых трущобах. Она направилась к носовой половине судна, по-матросски переваливаясь, мокрая от пота, тяжелая и сырая, как творог. С безбрового лица ее с отвисшим подбородком тускло посматривали серые, все знающие глаза, кого-то разыскивая среди работающих людей. Около трюма встретила второго штурмана, беспокойного сухого человека, и обратилась к нему:
— Поликарп Михайлович, я собрала все ваше белье. Надо сегодня же снести к прачке. А то не успеют до отплытия выстирать.
— Хорошо, — машинально ответил штурман, делая в своей записной книжке какие-то отметки.
— Так что после обеда вы меня отпустите на берег.
— А вы когда вернетесь?
— Да я и сама не знаю. Делов много: нужно ботинки отдать в починку, нужно в райкомвод зайти. Пожалуй, до вечера не управиться мне.
— В шесть часов должны быть на корабле.
Прислуга хотела возразить, но в этот момент под случайный взгляд ее попала своя шлюпка, направлявшаяся к судну. В корме дежурный матрос, Буланов, голанил длинным веслом, а на банке сидела какая-то женщина в платочке земляничного цвета. Василиса сначала смотрела на них с недоумением, но когда заметила на дне шлюпки корзинку, лицо ее приняло такое выражение, как будто она решила трудную задачу.
— Так оно и есть: новая буфетчица едет. В красной повязке. Должно быть, из комсомолок, вертихвостка какая-нибудь. И зачем только таких на суда принимают? Пользы от них, словно от обгорелой спички, — никакой, а форсу — ломом не проворочаешь…
Василиса, возмущаясь, барабанила над самым ухом штурмана до тех пор, пока тот не оборвал ее:
— Не звякайте по-пустому языком! Вы мешаете мне! Идите по своим делам!
— Ваше дело сторона, Поликарп Михайлович, а мне придется работать за нее. Вот к чему я веду речь. А я и так всю жизнь мучилась.
Матрос первого класса Брыкалов похлопал ее по крутым бедрам и сказал:
— От мучения ты превратилась в ангельскую душку, в шестипудовую тушку. Или придется накинуть на шесть?
Василиса огрызнулась:
— Отстань, охальник! А то враз леща приложу!
Брыкалов громко засмеялся.
— Не сердись, мармеладная наша зазноба! Я не знал, что при солнце нельзя тебя трогать.
— Майна! Помалу майна! — неслась по судну команда.
Вдруг в работе произошел какой-то перебой. Головы людей повернулись в одну сторону, туда, где по штормтрапу поднималась маленькая женщина. Секунду она задержалась на фальшборте и легко спрыгнула на палубу. Предобеденное солнце ударило ей в лицо, осветило свежий румянец. Прищурившись, она окинула взглядом всех, приветливо улыбнулась.
Раздался сердитый окрик старшего над рабочими:
— Товарищи! Столбняк, что ли, на вас напал? Гони работу по всем двенадцати статьям!
Снова закипела работа.
Прибывшая особа обратилась к двум матросам, стоявшим у второго люка:
— Здравствуйте, товарищи! Я к вам на пароход назначена.
Кровь горела на ее щеках, подернутых легким загаром, а из золотистых глаз струилась светлая радость.
Матросы, одетые в грязное платье, почувствовали себя неловко и ответили без обычной резвости:
— Добро пожаловать. Значит, вместо прежней буфетчицы?
— Да. Скажите, пожалуйста, куда я должна…
В этот момент, взвившись, грозно закачалась над ними полкубовая связка пропса. И тут же, покрывая шум погрузочной суматохи, ударила по нервам предостерегающая команда: «Полундра!»
Буфетчица ничего не успела сообразить. Кто-то крепко схватил ее и, приподняв на воздух, рванул с невероятной силой. Голова, мотнувшись, готова была оторваться прочь. Вслед за этим что-то загромыхало рядом. Это, вываливаясь из петли, падали на палубу тяжелые чурбаны.
— Ой, как страшно! — опомнившись, воскликнула с наивностью буфетчица.
Она находилась теперь под капитанским мостиком.
Перед ней стоял матрос второго класса Максим Бородкин, простодушный рыжеватый парень. Это он выхватил ее из-под удара смерти. Он весь изогнулся, ухватившись рукой за левое плечо, а широкое лицо его, веснушчатое, с торчащими усами, исказилось от боли.
— Вы живы? — спросил Бородкин, не отрывая изумленных глаз от буфетчицы.
— Я-то жива, но что с вами?
— Задело малость концом чурбана.
Василиса смотрела на них, сложив руки на груди и строго поджав губы. Потом покачала головой и сказала:
— Вот оно — начинается греховодье преподобное.
Налетел второй штурман, загорячился:
— Черт знает что такое! Чуть убийство не произошло! Машинист на лебедке никуда не годится: не умеет плавно груз спускать! А вы, товарищ Бородкин, тоже рот разинули, точно собрались мух ловить! Ну-ка, что у вас?
Бородкин повернулся к штурману спиною: на левой лопатке, где разорвалась рубашка, вывернутым куском отвисло мясо, кровью обагряя тело, смачивая платье.
— Бедный, это ему из-за меня досталось! — сокрушенно произнесла побледневшая буфетчица.
Штурман распорядился:
— Идите скорее, товарищ Бородкин, в кают-компанию. Пусть третий штурман перевяжет вас.
Потом обратился к прислуге:
— Товарищ Василиса! Проводите новую буфетчицу в кают-компанию и покажите ей все, что она должна будет делать.
— Хорошо, — нехотя согласилась прислуга.
Матросы смотрели вслед уходящей буфетчице, оценивая ее стройную фигуру и легкую походку. Брыкалов, знающий толк в женщинах, авторитетно заявил:
— Эта кое-кому сокрушит мозги.
Один машинист добавил:
— Да, глянет — аж деревья гнутся.
Кормовая палубная настилка возвышалась над остальной палубой. Эта часть судна называлась полуютом. Только отсюда, спустившись по витому трапу и пройдя несколько шагов по коридору, можно было попасть в кают-компанию. К ней примыкали два жилых помещения: справа — капитанское, слева — первого помощника.
— Вот, Татьяна, твои владения. Все в чистоте держать, в порядке. Чай и кушанье для комсостава тоже ты будешь подавать. А мое дело убирать каюты, что находятся на середине парохода. Там их у меня восемь штук. Канители за ними будет больше, чем у тебя…
Василиса говорила ровным голосом, сладко-приторным, как патока. В то же время в душе у нее росло чувство вражды к буфетчице. Увядающая, как осенний лист, она не могла равнодушно относиться к молодости и свежести той, что будет находиться с нею на одном судне, среди тридцати с лишком человек мужчин.
Продолжая показывать дальше, она провела буфетчицу под трап и открыла дверь в маленькую каютку, совершенно изолированную, с узкой кроватью вдоль борта, с одним иллюминатором.
— Это будет для тебя вроде кельи. Только прямо скажу: капитан наш не любит, чтобы тут матросы шаландались. Насчет всяких шашней — упаси бог.
Таня вспыхнула вся, залилась краской.
— Прекратим разговор о шашнях! С кем хочу, с тем и буду знакомство вести. Никто мне не может запретить. Это мое личное дело. Лучше покажите, что еще должна я буду исполнять.
У Василисы чуть было не сорвалось с языка резкое слово. Но она вовремя спохватилась: вдруг эта особа окажется партийной. Вздохнула сокрушенно:
— Ох-хо-хо! Времена наступили: держи язык на привязи.
Буфет, представлявший собою небольшое помещение, находился рядом с кают-компанией, имея выход в коридор. К стенкам его были приделаны шкафы и полки. Для посуды, чтобы не билась во время шторма, имелись особые гнезда.
Василиса по счету сдавала новой буфетчице тарелки, стаканы, ложки, кастрюли.
А в это время в кают-компании третий штурман, Иннокентий Григорьевич Салазкин, открыв сундук с аптекой, лечил Бородкина. Он смазывал рану йодом и говорил:
— Вон как хватило. Придется отправить вас в больницу.
Матрос, ежась от укусов лекарства, запротестовал:
— Что вы, товарищ штурман, зря говорите. В больнице только смеяться будут над таким пустяком. Это мне нипочем. Я сейчас же опять стану на работу.