Виктор Устьянцев - Почему море соленое
— Товарищ старшина, вы бы не могли подарить ее мне? Очень нужно.
— Если вам нравится, с удовольствием, — Смирнов снял с переборки акварель и протянул мне.
Как только мы вернемся в базу, я пошлю ее отцу.
* * *Собрание вел Саблин. Капитан 2 ранга Николаев сидел сбоку от него и внимательно слушал. Изредка он переводил взгляд с Саблина на нас, и мне показалось, что он видит каждого из нас насквозь. Я вспомнил, как он проводил у нас первое занятие, мне тогда понравилась его веселость. Теперь я его узнал больше, и нравился он мне тоже больше. Но сейчас он почему-то хмурился. Иногда взгляд его уходил куда-то дальше нас, он, вероятно, думал о чем-то совсем другом.
Саблин говорил спокойно, уверенно и, как всегда, четко. Он коротко сообщил об итогах и более подробно рассказал, какие задачи нам предстоит выполнять в новом учебном году.
— У кого есть вопросы?
— А увольнять сегодня будут? — спросил из угла Голованов.
Саблин метнул в сторону Голованова гневный взгляд, хотел сказать что-то резкое, но, покосившись на командира, сдержался, ответил спокойно:
— Да, увольнение будет согласно распорядку дня. На берег пойдут те, кто это заслужил.
Кажется, Голованову сегодня увольнение не светит. А у него день рождения. Если Смирнов не заступится, Голованов увольнительной не получит.
— У кого есть вопросы по существу?
— Разрешите? — опять поднялся Голованов. Видимо, он решил исправить оплошность. — Когда будут принимать экзамены на классность?
Саблин удовлетворенно кивнул и тут же ответил:
— Через две недели. У нас, товарищ командир, — он повернулся к Николаеву, — шесть человек готовы к сдаче на классность.
Больше вопросов не было, выступать тоже никто не захотел, поэтому объявили пятиминутный перекур. После перекура первым выступил Гога:
— Зачем много говорить? Старший лейтенант Саблин сказал, нам все ясно. Я обязуюсь сдать на второй класс.
— Вот это конкретное обязательство! — обрадовался Саблин и совсем повеселел. — Ну, а вы что скажете, Ермолин?
— А я как все, товарищ старший лейтенант.
— Кто желает высказаться?
Желающих больше не нашлось.
Саблин был доволен и, попросив у командира разрешение, быстро закрыл собрание. Николаев ушел мрачным. Мне кажется, он обо всем догадывается.
* * *Голованова все-таки не пустили в город.
— Ничего, Сева, не отчаивайся, — утешал его Игорь. — Самое главное в жизни — не терять чувства юмора и аппетита.
— Понимаешь, она же ждет!
— Пусть подождет, крепче любить будет. Как поется в одной песне: «Папа создан, чтобы плавать, мама — чтобы ждать».
— Тебе, ветрогону, что. Библиотека под боком.
Сева намекает на последнее увлечение Игоря — библиотекаршу матросского клуба Ингу Власову.
— А что я могу с собой поделать? — невинно спрашивает Игорь. — Так уж, видно, я устроен, любовь во мне долго не держится. Вот Костя — однолюб. Да и Антон у него девочка что надо. Это, я вам доложу, не какая-нибудь конфеточка-леденец, а шоколад с начинкой.
— Перестань, а то получишь, — серьезно предупредил я.
— Ладно, не буду. Косте просто повезло. И что она в нем нашла? Нос картошкой, губы толстые, совсем неинтеллигентная рожа. И ростом ниже меня. И этого балбеса она любит!
— Ты и в самом деле получишь!
— Ладно, не буду. Этот изверг действительно может отлупить. Дикарь! Только на свою грубую силу и надеется.
— А бабы — они силу и любят, — философски заметил Ермолин. — Ну, а как у тебя с той, с калининградской?
— Видишь ли, я не воспринимаю любви на большом расстоянии. Радиус действия женских чар — вещь весьма относительная. Я подхожу к этому делу практически.
— Цинически, — угрюмо заметил Голованов, равнодушно слушавший Игоря.
— Может быть, и так, — согласился Игорь. — «Однова живем», как говорили нижегородские купцы. Хочешь, Сева, я тебя познакомлю с Ингиной подругой? Работает тут же, в гавани.
— А, пошел ты знаешь куда!
— Севочка, ты гений! Я знаю, куда идти. Уан моумент.
Игорь исчез. Что он задумал? Неужели пошел ходатайствовать за Севку к старпому или к командиру? Саблин ему этого не простит.
Нас в кубрике осталось трое. Ермолин дневалил, я использовал свою очередь увольняться в прошлый раз, а Голованов… Голованов… плакал. Для меня это было так неожиданно, что я не знал, что ему сказать. Севка Голованов, самый начитанный среди нас, умница, человек, разбирающийся в теории относительности и в живописи, готовый ответить на любой вопрос почти из любой отрасли знаний, человек, удостоившийся клички Аристотель, — и вдруг плачет.
— Перестань! Что ты — баба?! — кричит на него Ермолин.
Но Голованов плачет. Из-под его век выкатываются одна за другой крупные слезины, он ловит их длинным и тонким языком или вытирает кулаком. Вытирает неумело, может быть, он вообще плачет первый раз за многие годы. А я вот уже и не помню, когда плакал последний раз.
Игорь медленно спускается по трапу, напевая:
А для тебя, родная,
Есть почта полевая…
Извлекает из кармана три флакона:
— Вот все, что было в корабельной лавке. Называется «В путь». Хороший одеколон. А его и монаси приемлют.
Он разливает одеколон по кружкам, разводит водой.
— Поднимем бокалы, содвинем их разом.
— Я не могу, — отказывается Ермолин. — Вы выпьете и смоетесь, а мне тут торчать. Застукают еще. Разве что половину.
Игорь отливает половину в кружку Голованова. Мы втроем пьем, дневальный стоит «на стреме». При моем отвращении к запаху одеколона пить эту мутно-белую жидкость — сверх всяких сил. И все-таки я выпиваю ее, все во мне корчится, вот-вот вылетит обратно. Голованов тоже пьет с отвращением, но настойчиво, даже зло. А Игорешка улыбается:
— Элексир! Да здравствует система военторга и хорошая солдатская песня… «А для тебя, родная…»
Но в это время Ермолин шипит от трапа:
— Полундра!
Мы прячем кружки в рундук и рассаживаемся по койкам. Я беру книгу и делаю вид, что читаю.
В кубрик спускается Саблин. Ермолин подает команду, мы дружно вскакиваем.
— Вольно, — говорит Саблин и поочередно разглядывает нас. Потом спрашивает у Игоря: — А вы что тут делаете?
— Пришел к Соколову. Земляки мы с ним.
— Вот как? Ну что же, занимайтесь своим делом. — Саблин идет к трапу и вдруг поворачивается. Подозрительно оглядывает нас и направляется прямо к рундуку с посудой. Все ясно, унюхал. Да и не мудрено: в кубрике запах крепче, чем в парикмахерской.
— Что это? — спрашивает Саблин.
— Это крем. У меня по лицу прыщи пошли, так вот это крем от них. — Голованов нахально смотрит в лицо Саблину и улыбается. Саблин отводит взгляд, заглядывает в кружку, нюхает.
— Смотрите, Голованов, как бы не обжечься. Если кожа плохая, может раздражение получиться.
— Ничего, товарищ старший лейтенант, я не боюсь раздражения.
— Ну, смотрите, — говорит Саблин, ставит кружку в рундук и быстро идет к трапу. Ермолин подает команду, мы вытягиваемся. Саблин через плечо кидает:
— Уберите свой крем подальше, а то в рундуке посуда, в ней люди едят.
— Есть убрать!
Саблин легко взбегает по трапу наверх. Когда стихают его шаги, Ермолин испуганно говорит:
— Влипли!
— Ничего не будет, — уверенно говорит Голованов.
— Все-таки лучше выпить, — советует Игорь, достает кружку и протягивает ее Ермолину: — Давай, ликвидируй как класс.
— Не-е, что ты! — отмахивается Ермолин.
— Ладно, давай я. — Голованов берет кружку, пьет. — Фу, какая гадость!
Игорь ополаскивает кружки у бачка с водой, Голованов плюется, Ермолин стоит у трапа и опасливо поглядывает наверх.
— Все-таки вам, ребята, лучше побыстрее уйти, — говорит он.
— Заячья у тебя душа, Ермолин! — Голованов, кажется, пьянеет, говорит громко. — Не дрейфь, ничего не будет. Думаешь, он поверил, что это крем? Дудки! Он все понял, но сделал вид, что ничего не случилось. А почему? Потому что сам боится: как же, у него в подразделении и вдруг — ЧП. Нам что: мы в худшем случае отсидим на «губе» по пять суток, и все. А ему — хуже. Это ЧП на его карьеру повлиять может. Уловил? Вот так.
— Думаешь, никому не скажет?
— Уверен. Невыгодно ему это, вот в чем суть. Слышал, как он сегодня на собрании распинался? Все-то у нас хорошо, без зазубринок. Получается, что на поверхности все гладко, никаких пузырьков, а что в глубине? Я тебя спрашиваю, что в глубине?
— Ну, есть, конечно, недостатки.
— Во! Есть! А почему мы их замазываем?
— А тебе что, выгодно их показывать? Чтобы мы хуже других выглядели? Смотрите, мол, какие мы бяки!
— Да не орите вы, черти, говорите спокойно, — пытается урезонить Игорь.
