Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой
Я увидел полотна огромной ценности, которыми любовался на выставках и в частных картинных галлереях Европы. Старинные мастера были представлены здесь одной «Мадонной» Рафаэля, «Девой» Леонардо-да-Винчи, «Немой» Корреджио, «Женщиной» Тициана, «Поклонением волхвов» Веронезе, «Вознесением» Мурильо, «Портретом» Гольбейна, «Монахом» Веласкеза, «Мучеником» Рибейра, «Ярмаркой» Теньерса, двумя фламандскими пейзажами Рубенса, тремя маленькими полотнами в манере Жерара-Доу, Метсу, Поля Поттера, двумя картинами Жерико и Прюдона, несколькими морскими видами Бакюйзена и Верпе. Среди произведений современной живописи я заметил картины, подписанные Делакруа, Энгром, Деканом, Труайном, Мейссонье, Добиньи и др.
Несколько очаровательных мраморных и бронзовых копий античных скульптур стояли на высоких пьедесталах по углам этого великолепного музея.
Предсказание капитана Немо начинало сбываться: с первых же шагов осмотра «Наутилуса» я был ошеломлен.
— Надеюсь, вы извините меня, профессор, — сказал этот странный человек, — за ту бесцеремонность, с какой я вас принимаю, за беспорядок, царящий в этой комнате.
— Капитан, — ответил я, — я должен сказать, вы настоящий артист!
— О, нет, только любитель, — возразил он. — Мне доставляло радость собирать эти великолепные произведения человеческого гения. Я был неутомим в поисках и жаден в приобретениях — это позволило мне заполучать ряд вещей действительно высокой ценности. Это последнее воспоминание об умершей для меня земле. В моих глазах даже современные ваши художники — старинные мастера. У гениев нет возраста.
— А эти музыканты? — спросил я, показывая на партитуры Вебера, Россини, Моцарта, Бетховена, Гайдна, Мейербера, Вагнера, Обера, Гуно и ряд других, разбросанные на крышке большого пианино-органа, занимавшего целый простенок в салоне.
— Эти музыканты для меня — современники Орфея[28]…
Разница во времени стирается в памяти мертвецов, а я мертв, профессор, так же мертв, как те из ваших друзей, которые покоятся под землей…
Капитан Немо умолк и погрузился в глубокую задумчивость. Я глядел на него с живейшим интересом, молча изучая особенности его лица. Облокотившись о драгоценный столик, он не видел меня и, казалось, совершенно забыл о моем существовании.
Я решил не мешать его раздумью и продолжал осматривать чудеса, собранные в этом салоне.
Рядом с произведениями искусств видное место занимали природные редкости. Это были, главным образом, растения, раковины и другие продукты океанской флоры и фауны, очевидно все собранные руками самого капитана Немо.
Посредине салона бил фонтан, освещенный снизу электричеством; струйки воды ниспадали в бассейн, сделанный из одной гигантской раковины — тридакны. Окружность тридакны достигала шести метров. Следовательно, она была даже больше знаменитой раковины, подаренной Венецианской республикой королю Франциску I.
Вокруг бассейна, в красивых стеклянных витринах, отделанных медью, были расставлены самые драгоценные морские редкости, которые когда-либо доводилось видеть натуралисту. Можно себе представить мою радость при взгляде на них.
Раздел зоофитов был представлен здесь полипами и иглокожими. Среди первых были веерообразные горгонии, морские органчики, сирийские губки, молуккские кораллы, великолепный экземпляр альционин, восхитительные вееролистники, глазчатки с острова Реюньен и целая коллекция мадрепоровых, в числе которых особенно обращала на себя внимание «колесница Нептуна» с Антильских островов. Здесь были собраны самые разнообразные виды кораллов, колонии которых образуют целые острова, а с течением веков, быть может, и континенты. Иглокожие, снабженные панцирем, покрытым шипами и иглами были представлены здесь несколькими разновидностями морских звезд, морских кубышек (голотурий), морских ежей, змеехвосток и др.
Будь на моем месте слабонервный конхиолог[29], он бы обмер при виде соседних витрин, в которых разместились коллекции моллюсков. Этим экспонатам не было цены и описанию их нужно было бы посвятить целый том. Я ограничусь поэтому перечислением только самого интересного. с коллекции капитана Немо были представлены: элегантный молоток Индийского океана с правильно расположенными белыми пятнами на красно-коричневом фоне; так называемый «императорский спондилий», весь усеянный комочками и ярко расцвеченный, — экземпляр, за который любой европейский музей не пожалел бы двадцати тысяч франков; австралийский молоток, который почти невозможно разыскать; сенегальские сердцевики — двустворчатые, белые, такие хрупкие, что они рассыпаются в прах при малейшем дуновении; несколько яванских морских леек — известковых трубочек со складчатыми краями, высоко ценимых любителями; целый ряд брюхоногих — желто-зеленых, встречающихся в американских водах, темнобурых, водящихся у берегов Новой Зеландии, в Мексиканском заливе и отличающихся своей черепашеобразной раковиной; затем удивительные сернистые теллины, драгоценные породы цитер и венусов, мраморная кубарна с перламутровыми пятнами; далее все разновидности ужовок, употребляемых в Индии вместо монет; «слава моря» — самая драгоценная раковина Восточной Индии; наконец, башенки, янтины, митры, каски, багрецы, арфы, тритоны, птероцеры, пателлы, гиалеи, клеодоры, нежные и хрупкие раковины, которым ученые дали красивые имена.
В отдельных витринах лежали нити невиданной красоты жемчугов, в которых отблеска электрического света зажигали искры огня: розовый жемчуг, добываемый, на дне Красного моря, зеленый, желтый, синий, черный жемчуга — встречающиеся почти во всех морях и океанах болезненные наросты на телах разных моллюсков.
Некоторые из этих жемчужин были больше голубиного яйца. Она стоили больше, чем та жемчужина, которую путешественник Тавернье продал за три миллиона шаху персидскому, а красотой превосходили жемчужину имама Маскаты, которую я считал первой в мире.
Таким образом, определить стоимость этой коллекции было невозможно. Капитан Немо должен был истратить миллионы, чтобы приобрести ее.
Я спрашивал себя, где источник этого неслыханного богатства, как вдруг капитал обратился ко мне:
— Вы рассматриваете мои коллекции, профессор? Они и в самом деле заслуживают внимания натуралистов. Но для меня ценность их тем значительнее, что каждую из них я собрал своими собственными руками, и нет на земном шаре моря, которое не дало бы мне хоть что-нибудь для этих витрин.
— Я вполне понимаю, капитан, радость, которую вы должны испытывать при виде таких богатств. Ни один европейский музей не располагает такой коллекцией! Но если и растрачу; все свои восторги на осмотр музея, что останется мне для осмотра корабля? Я меньше всего хочу быть нескромным и допытываться о ваших тайнах, но признаюсь, что мое любопытство в высшей степени возбуждено самим «Наутилусом», приводящей его в движение силой, механизмами, сообщающими ему такую подвижность. На стенах этого, салона я вижу приборы, назначение которых мне не ясно. Могу ли я спросить…
