Юрий Шестера - Наследник поручика гвардии
— Не убивайтесь так, Фаддей Фаддеевич! — рассмеялся академик. — У каждого своя дорога в жизни. А дорога науки не такая уж и скверная, поверьте мне.
Контр-адмирал непримиримо посмотрел на него.
— Это все плоды вашего систематического совращения офицера гвардии, начиная с восхождения на Тенерифский пик на Канарских островах, господин ученый!
— Не отрицаю, Фаддей Фаддеевич. Но особо чувствительный удар нанес вам этот гвардейский офицер, определив признаки наличия земли значительных размеров в высоких южных широтах. Не так ли?
Тот откровенно рассмеялся.
— Признаюсь, это был удар ниже пояса! — Фаддей Фаддеевич оставался верен себе. — Но если быть до конца честным, то я не совсем уверен, что мы смогли бы открыть Южный материк без знания этих признаков. Они были для нас путеводной звездой в гибельных льдах за Южным полярным кругом, — он встал с бокалом в руке. — А посему я, контр-адмирал русского флота, прощаю уважаемому Андрею Петровичу ретираду с воинской службы! Это и есть мой очередной тост, господа!..
— Вот вы, Григорий Иванович, — обратился Андрей Петрович к академику Лангсдорфу, — поведали нам о непереносимой духоте тропических лесов. А ведь в это же самое время другой русский путешественник в сорокаградусный мороз со своими спутниками на собачьих упряжках преодолевал безлюдные снежные пространства побережья Ледовитого моря на самом северо-востоке Сибири. И тоже во славу науке. Я имею в виду уважаемого Фердинанда Петровича Врангеля.
Все разом повернулись к капитану 1-го ранга.
— Я, конечно, слышал об экспедиции возглавляемого вами Колымского отряда, Фердинанд Петрович, но хотелось бы узнать подробности о ней, так сказать, из первых рук, — обратился к нему Лангсдорф.
Врангель был явно смущен вниманием окружающих к своей персоне.
— Я, к сожалению, не обладаю даром рассказчика, коим обладаете вы, Григорий Иванович.
— Извините, Фердинанд Петрович, за мою настойчивость. Но вы могли бы сообщить нам хотя бы основные результаты вашей экспедиции?
— Безусловно, Григорий Иванович. За четыре года было описано и нанесено на карту побережье Ледовитого моря от устья Колымы до острова Колючин протяженностью более тысячи верст. Доказано отсутствие узкого перешейка, соединявшего якобы Азию с Америкой у Шелагского мыса.
— Замечательное открытие! — воскликнул Беллинсгаузен. — Ведь экспедиция капитан-лейтенанта Васильева на шлюпах «Открытие» и «Благонамеренный», вышедшая из Кронштадта одновременно с нашей Антарктической экспедицией, так и не смогла доказать этого.
— Мы действительно ожидали встречи с «Благонамеренным» под командой капитан-лейтенанта Шишмарёва у побережья Чукотки, но так и не дождались его, — подтвердил Врангель. — Тем не менее мы не смогли обнаружить так называемую Землю Санникова[45], хотя вместе с моим помощником мичманом Матюшкиным и определили по рассказам чукчей предполагаемое место ее нахождения. В поисках этой земли мы совершили три похода на собачьих упряжках к северу от побережья, максимально углубившись в Ледовитое море на двести шестьдесят верст, но каждый раз дорогу нам преграждали огромные полыньи.
— А вот нам, мореплавателям, как раз наоборот, путь к неведомым землям преграждали именно непреодолимые полярные льды, — рассмеялся Беллинсгаузен.
— У каждого свои проблемы, Фаддей Фаддеевич, — улыбнулся Врангель. — Поэтому я и просил продлить нашу экспедицию года на два, ну хотя бы на год, чтобы все-таки достичь этой долгожданной земли, но получил отказ, — вздохнул он.
— Видимо, в Петербурге решили, что основные задачи вашей экспедиции уже выполнены, — предположил Беллинсгаузен.
— Выходит, что так, — согласился барон.
А Лангсдорф рассмеялся:
— Слава богу, что до меня никто не мог добраться в глубины Бразилии, и посему я сам определял сроки своей экспедиции. Везет же иногда! — от удовольствия он потер руки.
— Везет тому, кто сам везет! — заключил Фаддей Фаддеевич.
— Может быть, вы и правы, — задумчиво согласился академик. — Только своим трудом можно чего-то добиться в жизни…
Я вот, например, заметил, что когда Андрей Петрович делал свой доклад об основных научных положениях своей докторской диссертации, орнитологи заерзали на стульях при упоминании им о том, что, оказывается, у морских птиц, живущих в открытом океане, клювы загнуты вниз, а у прибрежных — они прямые, — он вдруг звонко, как в былые годы, рассмеялся:
— Негоже, господин ученый, отбивать хлеб у своих коллег!
— Так чего же проще, господа ученые! — с деланым недоумением воскликнул Андрей Петрович. — Отправляйтесь в экспедицию, поплавайте исключительно для души между ледяными торосами и айсбергами, рискуя навсегда остаться в ледяной ловушке, добудьте интересующих вас птичек и на морозе голыми ручками переберите и рассортируйте их. Только и всего. Так нет же: привези им образцы, то есть фактический материал, сюда, в Петербург! А они, надев пенсне, изучат их и вынесут свой вердикт. И заявят о новом научном открытии! Чушь какая-то!
— Андрей Петрович, безусловно, прав — все научные открытия делаются только в экспедициях. Только там. И никак иначе! Так поднимем, друзья, — торжественным тоном произнес Григорий Иванович, вставая, — наши бокалы за отчаянных первопроходцев, дерзнувших бросить вызов дикой природе и в тропических джунглях, и в бескрайних снежных пустынях, и в коварных полярных льдах!
Ксения как завороженная слушала дорогих гостей. «Какие же умные и верные друзья у моего Андрюши!» — думала она, и ее женское сердце, преданное ему, замирало от счастья…
Глава пятая
Свершилось!
Подходило назначенное ректором Петербургского университета время сдачи Матвеем экзамена экстерном. Андрей Петрович по существовавшей между ними договоренности заранее известил академика Григория Ивановича Лангсдорфа о дате и времени его проведения.
Сразу же после окончания экзамена Лангсдорф подошел к Матвею, который всё никак не мог прийти в себя.
— Поздравляю вас, Матвей Степанович, с успешной сдачей экзамена! Вы прошли нелегкое испытание, а главное — не подвели Андрея Петровича, возлагавшего на вас большие надежды.
— Спасибо, господин академик! — Матвей был явно смущен вниманием к нему известного ученого. — А Андрея Петровича я никак не мог подвести. Ведь он не просто мой учитель, он путеводная звезда всей моей жизни!
— Поэтично излагаете, Матвей Степанович, — улыбнулся Григорий Иванович, не скрывая удовлетворения. — С этих пор можете обращаться ко мне уже по имени и отчеству.
