Илья Миксон - Семь футов под килем
Во время ужина в столовую вбежал вахтенный:
— Ветошь и паклю подвезли! На выгрузку!
Зозуля глянул на Лёшку, на Пашу. Лёшка, не ожидая словесного приказа, поднялся с кресла. Паша, сделав вид, что не понял боцмана, уткнулся в тарелку, но это его не спасло.
На третий день стоянки в бухте Находка залива Америка Лёшка с Николаевым сели на катер.
— Василий Яковлевич! — крикнул вслед вахтенный помощник. — Капитан велел зайти в трансфлот.
— Понято.
Матрос с катера пригласил спуститься в салон: «Продует тут».
В небольшой каюте находился пожилой моряк явно лоцманского звания. Николаев молча кивнул и прошёл с Лёшкой к задней скамье.
Катер шёл ровно, потом его закачало. Мимо плыли две самоходные баржи, низко осаженные в воде.
— К вам, — сказал, обернувшись, лоцман.
Николаев тоже подумал, что бункеровочные баржи направляются к «Ваганову».
— Значит, сегодня уходите, — не то спросил, не то сообщил лоцман.
— Пока неизвестно.
— Известно. Распоряжение пришло. Пойдёте в Австралию. В трансфлот, наверное, за документами?
— По своим делам.
— Не опоздайте, сниматься скоро.
— Во сколько? — заволновался Лёша. Он уже настроился поговорить по телефону с Ленинградом, и вот…
— Часа через два — два с половиной.
— Срочный закажем, — сказал Николаев.
Едва катер ткнулся в бревенчатый частокол стенки, они спрыгнули на пирс и бегом устремились на гору, к почтамту.
К окошку междугородного телефона стояла очередь, преимущественно из моряков.
— Срочный, — сказал Николаев, пробираясь вперёд.
— У всех срочный! — заволновалась очередь.
— Мы с «Ваганова».
— Они с «Ваганова»! — громко крикнул кто-то. — Как по тревоге уходят.
Безволновое матросское радио действовало и на берегу. Молодая девушка-телефонистка запела в микрофон:
— Дежурненькая! Я — «Кабинка». Ленинград мне, срочненько! Морячок тут один. Очень просит. Минуточек пять.
— Десять, — поправил Николаев.
— Дежурненькая, десять!.. Что? Ни минуточки? Только от двадцати двух? — Она отвела от губ микрофон и виновато сказала обыкновенным голосом: — Только с двадцати двух. Будете ждать?
— Из Австралии поговорю, — с досадой и раздражением бросил Николаев.
Теплоход «Ваганов» выбрал якоря в 22 часа 05 минут.
Глава третья
ПОД ЮЖНЫМ КРЕСТОМ
Переход через экватор — событие. Для тех, кто впервые пересекает границу полушарий Земли, — событие чрезвычайное. Но и бывалые моряки любят переплывать экватор. Праздник Нептуна — традиционное морское веселье.
Весь экипаж деятельно готовился к торжественному дню. Старший матрос, он же судовой плотник, выпилил из фанеры трезубец, подновил бронзовой краской старую корону. Боцман выделил паклю для бороды и усов царя и пеньковые концы на дьявольские хвостики для свиты. Главный судовой художник Левада выпустил специальный номер стенной газеты с рисунками и стихами.
Газету держали в секрете, в каюте первого помощника, но все, конечно, наизусть уже знали дружеские эпиграммы. А вот список звёздных имён, которыми Нептун — Кудров окрестит каждого персонально, и не пытались выведать. Неинтересно потом будет. Моряк, пересекший экватор, получает новое имя, будто заново родился.
Но все приготовления оказались напрасными. В тропиках, особенно в полосе экватора, обычно стоит устойчиво хорошая погода. Жарко, влажно, душно, а океан тихий, небо чистое. Тут же, как нарочно, такая зыбь пошла — не до празднеств.
Сверху горы видятся застывшим морем, с ходового мостика океанская зыбь кажется ожившей горной страной. Хребет за хребтом, цепь за цепью идут из-за горизонта на судно. Зыбь — последствия шторма. Где-то за тысячи миль бушевали вода и небо, сюда докатились высокие длинные волны.
Стальная махина «Ваганова», от киля до клотика высотой с десятиэтажный дом, беспомощно взлетала на крутые вершины, низвергалась, проваливалась в жуткую зелёную пропасть. И шага не сделать, не держась за поручни. До карнавала ли?
А небо синее-пресинее. Ни тучки, ни облачка. Установки для кондиционирования воздуха нагнетали в каюты прохладный воздух, но столбик термометра не опускался ниже +28°. В коридорах — все тридцать пять. Иллюминаторы и двери накрепко задраены, помещения отгорожены от тропической парной, но в закупоренной коробке недостает кислорода, по утрам ломит виски.
На воле не легче: не воздух, а влажная вата, не дышишь — жуёшь. Стальная обшивка запотела, словно кафельные стены в бане. Деревянные части — планширы, банкетки, поручни — волглые, осклизлые.
И всё и вся качается, валится, уходит из-под ног.
Многие лишились аппетита, сна. Артельный Левада вторые сутки пластом лежал. Он не переносил длительной монотонной качки. В шторм — ничего, терпимо, а в зыбь — хоть на берег списывайся! А зыби этой ни конца ни края. Идёт и идёт, треклятая, как вражеская рать в психическую атаку. Падают ряды, а за ними всё новые, шеренга за шеренгой, шеренга за шеренгой…
Отдельные валы — их замечали ещё издали — возвышались над остальными, будто конница над пехотой. Они были длиннее, выше, круче.
— Вон, вон, опять девятый вал! — измученным голосом предупредил Паша. Его поташнивало, работать он не мог, и в каюте не сиделось, не лежалось.
— Девятая не самая страшная, — сказал Федоровский. — Четырнадцатая — хуже её нет.
Зозуля не согласился, авторитетно изрёк:
— Самая максумальная идёт под двадцать первым номером.
Лёшка пробовал установить закономерность появления пиковых волн, но ничего из этого не вышло. Волны-гиганты шли с горизонта неравномерно.
Чтобы увеличить осадку, заполнили балластные ёмкости, но трюмы забортной водой не нагрузишь. Теплоход раскачивался и нырял, как лёгкий поплавок.
Столы покрыли влажными скатертями, но тарелки с макаронами по-флотски скользили от бортика к бортику, словно по паркету.
К вечеру третьего дня вроде бы поутихло. Спать легли с полной уверенностью, что к утру океан угомонится.
Лёшка с ноля нёс ходовую вахту с Пал Палычем. Двери с обеих сторон сдвинуты до отказа, но никакого движения воздуха не ощущалось. Рубашка пластырем липла к телу.
Судно взбиралось на невидимый холм, спускалось в ущелье, к подошве очередного вала, опять лезло вверх. Жёлтое пятно сигнального огня на грузовой мачте пристраивалось к звёздам, затем срывалось, стремглав летело вниз, чтобы снова потянуться в небо. Каждый раз, когда палуба уходила из-под ног, замирало сердце.
