Виктор Устьянцев - Синий ветер
— Кто говорит?
— Ну мало ли болтают чего, может, и неправда. — Старик достал платок и долго сморкался, чтобы скрыть свое смущение — зря сказал лишнее. Потом переменил тему разговора: — Колька мне сказывал, что ты тут порт задумал делать. Дак это ты верно. Пройдет годов пять, тут целый город поставят, а как без порта? Пароходы близко не подходят, а перегрузка на баржи — лишняя работа, да и много теряется всего. Прошлым летом сколько добра поутопили. Так что задумка твоя верная…
Вера забежала в обед, всего на несколько минут. Она внимательно обследовала перевязочную, сделала внушение Козлову за то, что на подоконниках пыль, окна не заклеены, стекла не протерты и вообще тут неуютно.
— Я уже говорила с врачом и мамой, через неделю вас можно будет перевезти к нам. Мама не работает, уход будет обеспечен, в конце концов, я могу взять отпуск.
— Зачем же? Мне и тут хорошо.
— Да уж куда лучше! Попробуйте только отказаться!
— Я в самом деле не поеду.
— Почему?
— Я буду чувствовать себя неловко. Да и вас поставлю в затруднительное положение.
— Ерунда.
— Нет, не поеду, — твердо сказал Олег.
— Я на вас обижусь.
— Напрасно.
Все-таки она ушла обиженной. Козлов был весьма доволен таким исходом переговоров и саркастически заметил:
Тоже мне сестра милосердия!
— А что, не нравится? — спросил Олег.
Почему же? Симпатичная. Но порядок есть порядок, и нечего ей тут командовать. Правда, все они такие, так и норовят захватить власть. Вот и моя Ксанка тоже…
Он долго еще расписывал прямо-таки деспотический характер Ксении Фарфоровой. Потом, когда Олег задремал, присел к столу и стал что-то писать. Позднее Олег случайно прочел:
Как солнышко весеннее,
Вы светите мне, Ксения,
И в светлый день рождения…
На этом стихотворение заканчивалось, если не считать зачеркнутого слова «воскресенье». Возможно, что Козлов и впрямь станет когда-нибудь академиком, а вот поэтом ему, кажется, не быть.
Поздно вечером пришел мичман Туз. Отодрав с усов сосульки, спросил:
Как оно, здоровьичко, товарищ капитан-лейтенант?
— Ничего опасного нет, но, кажется, пока меня починят, поваляться придется долго. Опять вам одному командовать.
— Так и командовать пока некем. Личного состава шесть мотористов, четыре рулевых да бригада Козырева. Ею сам Козырев не хуже меня командует. У нас ведь только в навигацию много народу набирается, а до лета вы еще сто раз поправитесь.
17
Предсказание мичмана Туза не сбылось. Олег пробыл в санчасти почти полгода, долго не срасталось одно ребро. Правда, с ремонтом Туз справился к концу мая, залив вскрылся в первых числах июля, в двадцатых числах ожидали первый пароход, а пока мичман принимал молодое пополнение.
Они стояли перед мичманом, смущенные его внезапным появлением, тем, что он слышал их разговор. Белесые, чернявенькие, один даже совсем рыжий, лицо обрызгано веснушками, губы припухлые, как у ребенка. Обмундирование еще не обмялось по плечам, торчит колом, а вон тому, высокому, гимнастерка явно узка. Как его фамилия? Кажется, Кулаков. А может, Савостин?
Мичман еще не успел всех запомнить, они пришли только вчера. Потом он поговорит с каждым в отдельности, а сейчас лишь первое знакомство — «разговор за жизнь», как говорит рядовой Гухман.
— Садитесь, — разрешает мичман.
Усаживаются долго и шумно. Наконец притихли, смотрят выжидательно: что-то скажет мичман теперь?
— Вот что я вам скажу: все, что вы сейчас видели, сделано руками военных строителей — и поселок, и школа, и клуб, и дорога. Строитель сейчас главная фигура на Севере. Вот вы только что говорили: мол, не очень-то боевая это специальность, героики, дескать, мало. Я моряк, служил и на Балтике, и на Тихом океане, видел штормы и тайфуны, да и повоевать пришлось, а я поклоняюсь сегодня строителям, которые все это сделали. Да, зимовщики — настоящие герои. Но знаете ли вы, что, прежде чем они начали зимовку, туда пришли раньше их такие же ребята, как вы? Пришли на голое место, сами в пятидесятиградусный мороз жили в палатках, а для зимовщиков ставили дома, расчищали площадку. Вот тут кто-то о Братской ГЭС говорил. Великая стройка, романтика. Все это верно. Но знаете ли вы, что вам придется работать куда в более сложных условиях, чем там, в Братске? Уж что-что, а романтику и экзотику я вам обещаю в неограниченном количестве.
Его слушали внимательно, но самому мичману казалось, что говорит он неубедительно. Можно бы рассказать, как сам сюда приехал. Оборудовал юрту, стали жить в ней с женой и двумя детьми. Оле было всего четыре месяца, заболела она воспалением легких. По очереди сидели они с женой над чемоданом, в котором лежала девочка, — где тут возьмешь кроватку? За стеной ветер поет нескончаемую, как полярная ночь, песню. А девочка, крохотная, синенькая, стонет и стонет — тихо так, у нее уже сил нет плакать. Потом приспособились греть ее у себя на животе. Положишь ее на голый живот, прикроешь сверху одеяльцем и лежишь. Затихнет она, а ты боишься пошевелиться, лежишь, пока все тело не занемеет.
Так и выходили. Теперь вон какая красавица выросла, в школу уже пошла.
Да разве расскажешь обо всем этим мальчишкам? «Героизма им, видите ли, мало, романтику подавай, — сердито думает Туз. — Не хлебнули еще Севера, а туда же!»
Потом он все-таки пожалел, что не рассказал им и об этом. Ребята они понятливые, грамотные, большинство со средним и среднетехническим образованием, четверо окончили институты, а Прысенко и Валеев — даже консерваторию. Эти двое особый авторитет имеют. Как ни говори, а солдаты — народ молодой, повеселиться хочется. Вот и гуртуются около музыкантов. Выделывают такие коленца, что ни дать ни взять — перебесились.
— Как это называется? — спросил мичман.
— Шейк. Вполне легальный танец, его даже по телевизору разучивают.
Может, и разучивают, в Игрушечном телевизоров пока нет. И хотя это дерганье мичману решительно не нравится, но не запретишь и не заставишь всех плясать только вприсядку. Может, и впрямь отстал от моды? А в библиотеке и почитать про это нечего.
На четвертый день мичман решил их немного «оморячить». Волнишка в заливе мелкая — балла три, не больше, но для начала и этого хватит. Баржу покачивает лишь слегка, а некоторые уже побледнели. Вон и стравил кто-то. Другие посмеиваются. Ничего, скоро привыкнут, не будут на это обращать внимания.
Возле рубки трется Валеев, видать, хочется самому за штурвал подержаться, да стесняется. Мичман нарочно отходит, и Валеев просит Хомутинникова:
