Алексей Новиков-Прибой - Ералашный рейс
— Капитонов! Если он не того, то ты ему пару горячих привари!
— Слушаюсь, господин обучающий! — ответил тот, оборачиваясь ко мне.
Не успел я произнести ни одного слова, как по моему лицу раздались один за другим два сильных удара. Голова моя сначала мотнулась в одну сторону, а затем — в другую. Из глаз посыпались искры. В ушах зашумело.
— О мерзавец! За что ты меня ударил? — задыхаясь от негодования, крикнул я в диком исступлении. Сердце бурно забилось. Я задрожал весь. Все мое существо охватило безумие и неумолимое желание броситься на Капитонова, рвать его, рвать до тех пор, пока не истощатся последние силы, но это продолжалось одно лишь мгновение, а затем я беспомощно свалился на койку. Что было со мной дальше, — я ничего не помню.
………………………
В этот вечер я долго бродил по двору, осыпаемый холодным снегом, с болью в голове и с горечью в сердце.
Время приближалось к полуночи, когда я вернулся в камеру. Газовые рожки, наполовину привернутые, горели слабо. Кругом было сумрачно. Новобранцы, утомившись от работ и учебных занятий, крепко спали. Дремал и дневальный, привалившись к стене около дверей. Воздух был тяжелый, спертый, пахло прелыми онучами. Я прошел к своей койке и начал раздеваться.
Капитонов еще не спал. Опустив голову, он сидел на своей койке, убитый и жалкий. Лицо его сделалось темным, взор неподвижно устремился в одну точку. Заметив меня, он повернулся в мою сторону.
— Брат, прости… — еле слышным, дрожащим голосом произнес он, не глядя на меня, и по его щекам крупными каплями неудержимо покатились слезы. — Ей-богу, не знаю — как это я… Никогда больше… никогда… Бей меня… Сколько хочешь бей… Только прости…
Дальше он не мог говорить. Голос его оборвался и замер в глухом рыдании. Он опустился передо мной на колени, тыкаясь головою в мои ноги. И только видно было, как вздрагивало его большое тело, да слышались прерывистые всхлипывания…
В запас
Сентябрь на дворе. День ясный, теплый, с углубленными далями. С голубого неба, пригревая землю, лучисто светит полдневное солнце. Как всегда, на улице, где тянется ряд флотских экипажей, много гуляющих матросов. Из раскрытых окон дешевых харчевен заманчиво пахнет жареным. Где-то военный оркестр играет походный марш, разливаясь веселыми звуками по всему городу.
— Погоняй, а то на пароход опоздаем! — говорит извозчику машинный квартирмейстер Косырев.
— Успеем, — отзывается извозчик, понукая гнедого мерина.
Быстрее бежит лошадь, выбивая подковами из камней искры, сильнее гремит повозка.
Рядом с Косыревым сидит молодой рыжеватый матрос Савелий Галкин, поехавший проводить своего земляка до пристани. Понурившись, он мрачно смотрит на лежащие у ног чемоданы, набитые русскими и заграничными вещами, и в пьяной голове его копошатся безотрадные мысли.
Косырев, напротив, весел и радостен. Он отбыл срок службы и теперь, как запасной, отправляется к себе на родину. Одет франтовато — в новенький бушлат с позолоченными пуговицами; на его фуражке, лихо сдвинутой набекрень, атласная лента с надписью: «Не подходи». Энергичное красивое лицо его горит, точно опаленное зноем, под русыми пушистыми усами играет улыбка. Военная служба, хотя и не тяжелая для него, но подневольная, с суровой судовой дисциплиной, с постоянным страхом попасть за пустяк под суд, в ошельмованные люди, осталась позади, как воспоминание, а в будущем уже грезится новая жизнь, полная лучших надежд. Смотрит на солнце, и кажется ему, что не осень, а весна наступает, ликующая, светлая.
— Да не сиди ты, как ворона в ненастье! — говорит он товарищу, хлопнув ладонью по его спине.
— Служить долго, — отвечает тот, поднимая голову, мутную от выпитой водки.
— Отмотаешь.
Обгоняют партию проституток, сопровождаемых городовыми на медицинский осмотр. Молодые женщины, не успевшие еще развратиться, идут, стыдливо опустив головы, а старые, все испытавшие, держатся нагло, никого не стесняясь.
— Эй, птички, куда держите курс? — смеясь, спрашивает у них Косырев.
В ответ слышится скверная брань, гнусавый смех, а одна, дряблая, с лицом, точно изжеванным, яростно сипит, оскалив по-собачьи зеленые зубы и тараща гнойные глаза.
Отвернувшись, квартирмейстер хмурит брови.
— Ну их к лешему…
— Не задевай зря, — поучает Галкин.
Впереди и сзади гремят другие повозки с отъезжающими в запас матросами.
— Что родным о тебе передать? — спрашивает Косырев.
— Я уж говорил… Главное — не забудь напомнить батьке, чтобы белоногую ни за что не продавал. Пусть лучше всю скотину сбазлает, только не кобылу. Зимою, может, в унтеры произведут — пособлю. Не послушается — серчать буду…
— Ладно — все скажу.
Галкин еще что-то наказывает, но квартирмейстер уже не слушает, радуясь:
— Савуша, друг! Ведь на родину еду, а!
— Знаю, — с досадой отвечает тот.
— Воля! Теперь я сам себе господин! Подыщу себе хорошенькую кралю и заживу припеваючи…
— Поповну?
— Обязательно. С приданым…
— Такая жать не пойдет…
— И не надо! На первое время у меня есть запасец, а там — добьюсь. Флотская служба не пропала даром — машинистом стал…
Выезжают на окраину города. Воздух становился лучше — морской, крепкий. Справа, из военной гавани, видны мачты кораблей, слева — деревья, роняющие под легким ветром мертвую листву. Здесь заметнее тихая печаль увядающей, но все еще прекрасной осени. А впереди, чуть-чуть волнуясь, игриво поблескивает море, согретое солнечными лучами, и, кажется, зовет тоскующее сердце, обещая утешить. У пристани, дымя, стоит пузатый пароход уже в полной готовности. Около него толпятся люди.
Останавливаются. Рассчитавшись с извозчиком, Косырев справляется, когда уходит пароход. Отвечают, что скоро.
Подкатывают новые повозки с матросами и пассажирами.
По сторонам дороги продают яблоки, арбузы, виноград, пирожки. Среди матросов одни уже пьяны, другие только накачиваются водкой, потягивая ее прямо из горлышка бутылки. Тут же толкутся женщины, провожающие запасных, а те, возбужденные и красные, целуются с ними, клянутся в вечной преданности.
Высокий комендор облапил за талию плотную зубастую девицу и, склонив голову к ее пухлому, как сдобный пирог, лицу, горячо говорит:
— Эх, Нюшка! Пронзила ты мое сердце, точно из пушки! Не очухаться теперь мне до гробовой доски…
Одного щеголеватого писаря встречают сразу две любовницы. Не успел поцеловаться с одной, как налетает другая. Соперницы ругаются, готовы выцарапать друг другу глаза, сучат руками, забыв о виновнике, а он, как вор, схватив свои чемоданы, торопливо бежит на пароход.
