Константин Бадигин - Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка
— Знаю и якутатское наречие, и ситкинское, — отозвался Александр Андреевич. — За пятнадцать лет чему не научишься… Хорошо, что мы, ваше превосходительство, «Елизавету» к охотникам послали, как раз вовремя.
— Отлично, Александр Андреевич. Распорядитесь, чтобы мне в восемь утра доложили об уходе лейтенанта Сукина.
В постели Николай Петрович долго ворочался, сон все не шел и не шел к нему. Он вспомнил свое посольство в Японию. Нет, ошибок он не совершил. Если бы не духовенство японское, все пошло бы иначе. Клерикалы утверждали, что сближение с Россией нарушает коренные обычаи японского народа и угрожает неминуемой опасностью исповедоваемой религии. Трудно было что–либо возразить против такой бессмыслицы. Потом перед глазами встал капитан Крузенштерн. Опять вспомнился памятный разговор на шканцах «Надежды» и последняя с ним стычка на пути из Японии в Петропавловск. Резанов приказал Крузенштерну подойти к острову Урупу. Там с 1795 года находилось русское поселение, и судьба сорока человек была неизвестна. Десять лет срок немалый. Но Крузенштерн наотрез отказался. Он считал невозможным выполнить приказание, будто бы по недостаточной глубине вблизи острова для его корабля и по многим причинам, лежащим, как он выразился, на его личной ответственности.
Конечно, он считал себя просвещенным мореплавателем и мог плавать только там, где имелись хорошие карты.
«Я стыжусь, — мысленно спорил Резанов с Крузенштерном, — заключить тем подвиг мой, чтобы отплыть только кругом света, каковой путь сотни коммерческих судов ежегодно совершает».
Наконец Николай Петрович заснул. Снились краснокожие индейцы в боевом наряде, окружавшие его. Резанов бросился к крепости, но у самых стен ее споткнулся и упал… Он проснулся с бьющимся сердцем и подумал, что русским всегда здесь приходится быть осторожными.
Утро было ясное, в окна светило солнце, обрадовавшее Николая Петровича.
В дверь постучали. По резкому, энергичному стуку Резанов признал Александра Андреевича. И точно, это был он.
— Здравствуйте, ваше превосходительство Николай Петрович, — присаживаясь в кресло, сказал Баранов. — Вижу, вы озабочены чем–то.
— Здравствуйте, Александр Андреевич… Пишу письмо в правление, все закончить не могу…
— Писали вы о моей просьбе, ваше превосходительство?
— Писал, Александр Андреевич. Однако не согласен я с вашим уходом. Второго Баранова не найдешь.
— Так полагаете вы. Однако господин лейтенант Сукин полагает иначе. Назначил я утром двух промышленных в море за сивучьим мясом. А Сукин их пьянствовать к себе зазвал. Говорит, ежели вы приказ Баранова исполните, то я вас линьками выдеру.
— Он не ушел в море?
— Не ушел.
— Возмутительно, Александр Андреевич, — только и мог сказать Резанов.
Правитель помолчал, откашлялся.
— Промышленные каждый день жизнью рискуют. И живут, как видите, не сытно. Они знают, что я с ними гнилую юколу жую, так по моему приказу всюду пойдут. А господин лейтенант не стал сахар–песок с чаем употреблять, дай его благородию сахар–леденец. Для детей мы крупчатой муки три пуда держали, так он приказал полтора пуда ему выдать… Здесь не Россия, Николай Петрович, здесь свои законы. Пришибут ежели его благородие, кто в ответе будет?
— Потерпите еще немного, Александр Андреевич. На пользу и славу отчизны труд ваш. И пока все ж не нахожу иных средств, как исподволь возвратить сих молодцев в Россию. Перепившись с кругу и споив промышленных, не уверен, чтобы когда–нибудь сами хуже колошей компанию вовсе не разорили. Приказываю Сукина с судна снять, вместо него назначить другого штурмана.
— Вижу, что поняли, ваше высокопревосходительство… Ладно, потерплю еще, авось и наведем порядок… Завтра пойду с промышленными сивучей бить. — Правитель собрался уходить.
— Посидите, Александр Андреевич… Скажите, как было раньше, когда не было компании? Кто заботился о промышленных, как они кормились, если приходилось зимовать?
— Никто не заботился, кормили себя сами… Приготовляли на зиму мясо морских животных и жир китовый. Зато и зарабатывали хорошо. Случалось, что получал промышленный на свой пай по две–три тысячи рублей. Но часто было иначе: погибали суда и все, кто на них находился. Или половина людей умирала на зимовке.
— А если плавание проходило удачно, становились богатыми людьми?
— Да, строили корабли и снаряжали в плавание. Записывались в купечество.
Оба замолчали. Александр Андреевич хорошо был знаком с историей бобровых промыслов. Знаменитые прибыли, полученные первыми мореплавателями на Командорских островах, привлекли много желающих. Отваги и предприимчивости у русских людей всегда было в избытке. Купцы, приезжавшие на Камчатку для торга, прельщались успехами товарищей, бросали прежнее занятие и отправлялись в плавание за бобрами.
Перед мысленным взглядом правителя Баранова прошли многие и многие простые русские люди, ходившие в плавание на утлых судах, построенных на скорую руку.
Они не боялись выходить в океан, вслепую подбираться к неизвестному берегу, зимовать на открытых островах, питаясь дарами моря. «Мы должны гордиться народом, способным на такие подвиги, — думал Александр Андревич. — Их славные дела вот уже полвека служат нам примером».
Еще прошло три дня, а из проливов от Кускова никаких сведений не было. Баранов изнывал сердцем и не находил себе места. Наконец утром 22 сентября пришли первые байдарки промысловой партии, а в полдень «Ростислав» и «Ермак» салютовали крепости девятью выстрелами. Этот день был праздником для всего населения крепости.
Партия привезла тысячу семьсот бобровых шкур, а главное, вернулась почти без всякого урона. Индейцы пытались было напасть на охотников, но были отогнаны пушечной стрельбой.
Глава двадцать седьмая. ХОТЬ БИТУ БЫТЬ, А ЗА РЕКУ ПЛЫТЬ
Такой тяжелой зимы люди еще не видывали. В крепости свирепствовала цинга. Шестьдесят промышленных и служащих лежали без движения. С начала года умерло семнадцать человек. На кладбище появились первые кресты.
Кормов осталось самая малость. Что получше — отдавали больным и детишкам. Только два года прошло с тех пор, как русские осели на Ситке и не успели еще развести огородов. Несколько грядок с репой, редькой и картошкой, посаженные прошлым летом, были каплей в море. Да и росло здесь все плохо, еще хуже, чем на Кадьяке.
Январь не принес облегчения, все ждали подхода сельди.
В гавани, на недавно спущенном на воду корабле, продолжались работы. Промышленные ставили стеньги, на палубе возились плотники и мастера–такелажники. Работы еще много, но Баранов надеялся в июле закончить парусное вооружение баркентины.
