Бруно Травен - Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк)
– Я потерял свой корабль.
– В пьяном виде?
– Нет. Я никогда не пью ни единой капли.
– Вы же сказали, что вы моряк?
– Так точно, моряк. Мой корабль ушел тремя часами раньше, чем было условлено. Он должен был уйти с приливом, но так как он уходил без груза, то ему нечего было дожидаться прилива.
– Значит, ваши бумаги остались на корабле?
– Да.
– Я так и полагал. Вы помните номер вашей карточки?
– Нет.
– Кем она была выдана?
– Этого я не могу сказать вам в точности. Я плавал на каботажных судах, на бостонских, ньюйоркских и балтийских. Я уже не помню, где мне выдали карточку.
– Так я и думал.
– Не каждый же день смотришь на карточку. Я, признаться, ни разу не взглянул на нее за все время, пока она была у меня.
– Так.
– Она лежала у меня в кармане.
– Инородец?
– Нет, я родился в Америке.
– Ваше рождение было зарегистрировано?
– Не знаю. Тогда я был еще слишком мал.
– Значит, не зарегистрировано?
– Я же говорю вам, не знаю.
– Но я-то знаю.
– Так зачем же вы спрашиваете, если знаете?
– Так разве я хочу получить паспорт? – спросил он меня.
– Этого я не знаю, сэр, хотите ли вы иметь паспорт.
– Ведь вы же хотите получить паспорт, а не я. И так как паспорта выдаю я, то, надеюсь, вы разрешите мне задавать вам вопросы? Не правда ли?
Этот человек был прав. Люди всегда правы. И это не составляет для них никакого труда. Сначала они выдумывают законы, а потом стараются вдохнуть в них жизнь.
– У вас есть точный адрес в Америке?
– Нет, я живу на кораблях или же, если не плаваю, то в наших общежитиях и ночлежках.
– Значит, без определенного адреса. Может быть, вы член какого-нибудь клуба?
– Кто, я? Нет.
– Родители есть?
– Нет, умерли.
– Родственники?
– Слава богу, нет. Если бы и нашлись какие-нибудь, я бы от них отрекся.
– Вы участвовали в выборах?
– Нет, никогда.
– Значит, вы не состоите и в избирательных списках?
– Безусловно, нет. Я бы не участвовал в выборах, если бы даже был в это время на берегу.
Он смотрит на меня с минуту тупым, ничего не выражающим взглядом. Все время он улыбался и, как и его коллега в Роттердаме, играл карандашом. Что стали бы люди делать, если бы вдруг не стало карандашей? Правда, тогда остались бы еще линейки или пресс-папье, или телефонный шнур, или очки, или несколько листов бумаги, или формуляры, которые можно перелистывать. Канцелярия позаботилась бы о том, чтобы чиновник не скучал. Мыслей, которыми он мог бы заняться, у него нет, а если какая-нибудь заведется, то в этот момент он перестает быть чиновником и становится самым обходительным человеком. Если бы в один прекрасный день пальцы лишились возможности играть настольными предметами, занесенными в инвентарный лист, и занялись бы сверлением стен, то от этого мог бы, пожалуй, пострадать фундамент.
– Я не могу выдать вам паспорта.
– Почему?
– На основании чего? На основании одних ваших голых утверждений? Этого я не могу. Да и не имею права. Я должен представить доказательства. Я должен дать отчет, на основании каких доказательств выдан паспорт. Чем вы можете доказать, что вы американец и что я обязан вами заниматься?
– Но ведь вы же слышите это?
– По говору?
– Конечно.
– Это не доказательство. Возьмите, к примеру, Францию. Здесь живут тысячи людей, которые говорят по-французски и в то же время вовсе не французы. Здесь есть русские, румыны, немцы, говорящие на чистейшем французском языке, лучше любого француза. Здесь есть тысячи людей, родившихся во Франции и состоящих в иностранном подданстве. С другой стороны, в Америке есть сотни тысяч еле говорящих по-английски, но никто не может заподозрить их в том, что они не американские граждане.
– Но ведь я родился в Америке.
– Тогда, разумеется, вы можете быть американским гражданином. Но в таком случае вам пришлось бы еще доказать, не приберег ли ваш отец для вас другого гражданства, которого вы не сменили, став совершеннолетним.
– Мои прадеды уже были американцами и их родители тоже.
– Докажите мне это, и я обязан выдать вам паспорт, хочу я этого или нет. Приведите ваших предков или ваших родителей. Но я даже не требую этого: докажите мне только, что вы родились в Америке.
– Как же я это докажу, если мое рожденье не было зарегистрировано?
– Но это во всяком случае не моя вина.
– Может быть, вы станете оспаривать, что я родился?
– Совершенно верно. Это вопрос спорный. Тот факт, что вы стоите предо мною, не может служить для меня доказательством того, что вы родились. Я могу только верить этому, как и тому, что вы американский гражданин.
– Значит, вы даже не верите, что я родился. Ну дальше идти уже некуда!
Консул улыбнулся своей очаровательной улыбкой должностного лица.
– То, что вы родились, я беру на веру, потому что вижу вас перед своими собственными глазами. Но если я выдам вам паспорт и сошлюсь в отчете моему правительству на то, что видел этого человека и верю, что он американский гражданин, то легко может случиться, что меня уволят, потому что правительство нисколько не намерено считаться с моими верованиями. Оно считается только с тем, что я знаю достоверно. А что я знаю достоверно, я должен уметь доказать. Ваше гражданство и рождение я не могу доказать.
Приходится только пожалеть, что мы пока еще не сделаны из папье-маше, потому что тогда можно было бы сразу видеть по ярлычку, сфабрикован ли человек в Соединенных Штатах Америки или во Франции, или в Испании. И консулам не приходилось бы тратить свое драгоценное время на такие пустяки.
Консул бросил карандаш, встал, направился к дверям и выкрикнул какую-то фамилию. Вошел секретарь, и консул сказал ему:
– Взгляните, пожалуйста. Ваше имя? – Он обернулся ко мне. – Ах да, вспомнил: Галле. Правильно. Так вот, взгляните, пожалуйста!
Секретарь оставил дверь полуоткрытой, и я вижу, как у одного из шкафов, в которых расставлены тысячи желтых карточек, он разыскивает букву «Г» и мое имя. Это карточки ссыльных, неблагонадежных, пацифистов и известных анархистов.
Секретарь возвращается. Консул, который все это время стоял у окна и смотрел вниз, оборачивается к нему:
– Ну?
– Не значится.
Это я знал заранее. Теперь я получу свой паспорт. Но, разумеется, не так-то скоро. Секретарь ушел и закрыл за собой дверь. Консул не произносит ни слова, снова садится за письменный стол и некоторое время оглядывает меня, не зная, что бы ему еще спросить. По-видимому, он истощил весь запас своих вопросов. Наконец он встает и покидает комнату. Он идет за советом в один из других священных апартаментов.
