Бруно Травен - Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк)
Восьмой день. Мой учитель показывает мне, как пришивать тесемки. После обеда – купанье и взвешивание. Восьмой день прошел.
Девятый день. Утром меня вызывают к директору. Мне сообщают, что завтра истекает мой срок, и спрашивают, нет ли у меня жалоб. Потом меня берут на учет как иностранца. После обеда мне показывают, как надлежит пришивать тесемки. Прошел девятый день.
Десятый день. Утром я пришиваю тесемку к фартуку. Мой учитель разглядывает пришитую тесьму полтора часа и потом говорит, что она пришита неверно и что он должен ее отпороть. После обеда я пришиваю еще одну тесьму. После того как я пришил один конец тесьмы, меня вызывают к отправке. Меня взвешивают, обыскивают, выдают мне мою одежду; я переодеваюсь, и мне разрешается выйти во двор на прогулку. Прошел и десятый день.
На следующее утро в шесть часов меня спрашивают, хочу ли я получить еще раз завтрак. Я отвечаю: « Нет». Меня ведут к кассиру, где я жду некоторое время, потому что он еще не пришел. Мне все же дают завтрак; наконец кассир приходит и возвращает мне мои деньги. Потом мне дают пятнадцать сантимов за исполненную мною работу, и я свободен. Не много заработала на мне Франция, и если железная дорога воображает, что она возместила свои убытки, то жестоко ошибается.
На воле я сразу же попал в объятия полиции. Мне заявили, что в течение пятнадцати дней я должен оставить пределы Франции тем же путем, каким попал в страну. Если же по истечении пятнадцати дней меня здесь найдут, то ко мне будут применены законные меры.
Итак, ко мне будут применены законные меры. Я не вполне уяснил себе смысл этих слов: шла ли здесь речь о моем повешении или сожжении на костре. А почему бы и нет? В наше время совершенной демократии беспаспортный, а значит, и лишенный права выборов, является еретиком. Каждый век имеет своих еретиков и своих инквизиторов. В наши дни паспорт, виза, ограничения иммиграции играют роль догматов, на которых зиждется непогрешимость папы, догматов, в которые человеку приходится верить, чтобы избежать последовательного ряда пыток. Прежде тиранами были князья, в настоящее время – тиран государство. Конец всякой тирании – все равно, кто бы ни был тиран, – низложение и революция. Свобода слишком тесно срослась со всем существом и волей человека, чтобы человек мог примириться с какой бы то ни было тиранией, в какой бы обманчивой форме она ему не являлась, хотя бы в форме многообещающего права участвовать в выборах.
– Но ведь у вас должна же быть хоть какая-нибудь бумажка, милый друг, – сказал предостерегавший меня офицер. – Без бумаги вы не можете сдвинуться с места.
– Может быть, мне следует обратиться к моему консулу?
– К вашему консулу?
Этот тон был мне знаком. По-видимому, моего консула знал весь свет.
– Чего же вы хотите от вашего консула? Ведь у вас нет бумаг. Он не поверит ни единому вашему слову. Для него имеют значение только бумаги. Лучше и не пытайтесь обращаться к нему. Иначе мы никогда от вас не отделаемся, вы так и будете всю жизнь сидеть у нас на шее.
Как говорили римляне? «Пусть консулы позаботятся, чтобы с республикой не случилось чего-нибудь дурного». А республике, наверно, пришлось бы очень плохо, если бы консулы не мешали тем, кто не имеет бумаг, возвращаться на родину.
– Но хоть какую-нибудь бумагу вы должны иметь. Не можете же вы прожить весь остаток своей жизни без бумаг.
– Да, мне тоже кажется, что мне следовало бы иметь какую-нибудь бумагу.
– Я не могу выдать вам документа. На основании чего? Все, что я могу вам дать, это отпускную бумагу из тюрьмы. С этой бумагой вы далеко не уйдете. Лучше уже вовсе не иметь ее. А всякую другую бумагу я могу вам дать только с оговоркой: предъявитель утверждает, что он тот-то и тот-то и явился оттуда-то. Но такая бумага не имеет никакой цены, так как не может служить доказательством; она свидетельствует только о том, что вы сами утверждаете. А вы, разумеется, можете говорить все, что вам вздумается. Даже если вы говорите правду, то это должно быть доказано. Мне очень жаль, но я не могу вам помочь. Я предостерегаю вас совершенно официально; вам придется покинуть нашу страну. Поезжайте в Германию. Это тоже хорошая страна.
Почему они все посылают меня в Германию, хотел бы я знать?
X
Я остался на несколько дней в Париже в надежде на какое-нибудь счастливое событие. Случай иногда помогает лучше самых прекрасных планов. Теперь я с полным правом мог осмотреть Париж. Мой билет по железной дороге был уплачен, мое питание в тюрьме отработано. Итак, я не остался в долгу перед Францией и мог спокойно топтать ее тротуары.
Когда человеку нечего делать, в голову лезут всякие ненужные мысли. И вот однажды пришла мне на ум нелепая мысль – отправиться к консулу. Я знал заранее, что это безнадежно. Но я подумал про себя, что никогда не мешает ближе узнать людей. Все консулы выливаются из той же формы, что и чиновники. Они употребляют в разговоре такие же обороты речи, какими блистали в свое время на экзаменах, они становятся сановитыми, серьезными, властными, почтительными, равнодушными, скучающими, заинтересованными и печальными или, наоборот, веселыми, радостными, приветливыми и болтливыми – всегда при одинаковых обстоятельствах, вне зависимости от того, состоят ли они на службе у Америки, Франции, Англии или Аргентины. Знать, точно знать, когда следует обнаружить то или иное чувство, – в этом вся премудрость, которой должен обладать чиновник. Случается, что чиновник позабудет на полминуты эту свою профессиональную мудрость и станет человеком. Тогда в нем трудно узнать прежнего чиновника, он как бы выворачивает наизнанку свою оболочку. И наступает самый интересный момент, когда он вдруг замечает, что внутренняя сторона его оболочки лежит перед вами обнаженной, и снова быстро прячет ее внутрь. Чтобы пережить этот момент и обогатить свой опыт еще одним наблюдением, я отправился к консулу. Опасность заключалась в том, что он откажется от меня, официально передаст меня французской полиции и свяжет меня, таким образом, по рукам и ногам. Я окажусь под наблюдением полиции и должен буду давать отчет в каждом своем шаге.
Я прождал полдня. Потом консульство закрыли. После обеда очередь опять не дошла до меня. Нашему брату приходится ждать везде, куда бы он ни пришел. Ведь у кого нет денег, у того, по общему мнению, уйма свободного времени. Тот, кто имеет деньги, может расплатиться своими деньгами, а тот, у кого их нет, должен расплачиваться своим временем и терпением. А если он станет упорствовать или обнаружит свое нетерпение в какой-либо нежелательной форме, то у чиновника найдется много способов заставить его расплатиться еще большим количеством времени. Итак, миришься с неизбежной потерей драгоценного времени.
