Юрий Иванов - Рейс туда и обратно
Русов поглядел на часы: четверть шестого. Еще два часа до окончания вахты... Судно, покинутое экипажем. Кто его покинул, почему? Айсберги? Надо Жоре сказать, чтобы особенно внимательно отнесся к вахте... Отец. Мощный взрык ожившего танкового двигателя. Танкист, лезущий в машину. Его голос: «Уходите все из деревни! Я тут задержу фрицев!» Пелена легкой пыли, повисшая над опустевшей вдруг дорогой. Отец, направивший «Фордзон» прямо в поле. Они с мамой, бегущие к деревне. И черные клубы дыма над полем. Резкие, раскатистые выстрелы со стороны лесистого пригорка: танк светлобрового танкиста бил по колонне грузовиков с чужими солдатами. Отец, вынырнувший вдруг откуда-то сбоку, из ржи, столб огня за его спиной. Лицо в черных потеках. «Поджег! Поле поджег! — кричал отец. — Не оставлять же им!» Потом они бежали, шли, ехали на попутной машине. Райцентр, забитый людьми, автомашинами, скотом. Ржание лошадей, лай собак, ругань, слезы, чьи-то команды: «Третий вз-во-од, к церкви! Второй взвод...» Торопливое прощание на полустанке. «Скажешь братану, что другого выхода не было! — торопливо говорил отец. Он держал маму ладонями за голову, торопливо, как-то судорожно, то прижимал ее к себе, то отталкивал, отстранял, вглядывался в ее заплаканное лицо, и на Кольку быстро взглядывал: — Коля, мамку береги! Я, видимо, на Балтику проситься буду. Как там окажусь, в Питере, тотчас приду. Ну, до встречи!» Тяжко, нервно пыхтящий паровоз. Вагоны, облепленные людьми. Отец подсадил вначале маму, и кто-то из вагона потянул ее в открытое окно, и мамины ноги в коротких на синих круглых резинках чулках мелькнули. А потом сильные руки подхватили Кольку, и на какое-то время он повис в воздухе над бегущими внизу людьми, уплывающими назад шпалами, лицом отца...
Радист вошел. Кашлянул. Не поворачиваясь, Русов протянул руку, и Семен Арнольдович вложил в ладонь Русова несколько листков. Луна была такой яркой, что можно было читать, не зажигая света.
«Связи неприходом плавбазы очень просим обратном пути взять острове для судов экспедиции пресную воду тчк Еще раз благодарим за оказание помощи механику «Коряка» тчк Больной чувствует себя хорошо опухоль опала глаз видит хорошо тчк Попов».
Новые заботы! Конечно, надо бы взять водички рыбакам. Что тут еще?
«Дорогой Толя наши пути-дорожки обязательно сойдутся тчк Буду ждать буду верить нашу новую встречу тчк Аня».
— Это личная. Доктору.
— Что? Ах да... А вот еще одна, какая-то шифровка: «Вези зверей люди не идут. Валя». Это нашему второму механику.
— Какая тут шифровка. Просто совет, какие ковры покупать в Гибралтаре. Для продажи. «Люди», которые не «идут»: «Три богатыря», «Охотники на привале». А «звери»: «Три медведя» и «Тройка». Отдай. И вот что еще, с Кергеленом надо связаться. Пиши текст. «Губернатору острова. Просим дать разрешение заход бухту Морбиан. Сообщите, имеется ли возможность взять острове пресную воду. Капитан танкера «Пассат» Горин». Все? И ни слова про мисс «Жвачка»!
...Кого же напомнил капитан? Дядю Костю, брата отца, штурмана тяжелого бомбардировщика из минно-торпедного авиационного полка, базировавшегося на одном из аэродромов под Ленинградом? Тот был таким же высоким, жилистым. Именно к нему, к дяде Косте, ехали Колька с мамой в Ленинград, на Геслеровский проспект Петроградской стороны, в большую и светлую дядину квартиру. Нельзя сказать, чтобы тетя Валя, жена дяди Кости, обрадовалась их приезду. Вся она была в заботах, в волнении: двоюродный брат Коли, Жека, еще не вернулся из пионерлагеря откуда-то из-под Гатчины, и тетя Валя с утра и до вечера куда-то звонила, бегала то в райком комсомола, то во Дворец пионеров, то в районе. Нет, не находился двоюродный брат Жека.
Время от времени звонил дядя Костя. Спрашивал, нашелся ли Жека, утешал тетю Валю, обещался вот-вот хоть на часок прикатить в Ленинград и однажды действительно прикатил. Резкий в движениях, весь в хрустящих ремнях, суровый, очень уставший. Коля с мамой сидели в углу дивана гостиной, а тетя Валя ходила из комнаты в комнату, складывала в чемодан дядины вещи. А он ходил следом за ней, успокаивал, говорил, что Жека парень бедовый, никогда и нигде не пропадет, и рассказывал, как бомбили они на своем самолете бронетанковые колонны фашистов под Кингисеппом и Лугой, как сожгли вражеский эшелон на станции Батецкая. А теперь дядя Костя улетал на новый аэродром, уже стоя в дверях, понизив голос, он сказал: «Будем бомбить Берлин, дорогие мои. — И еще он сказал: — Не бойтесь! Не пустим фашиста в Ленинград, защитим вас». И уже на лестнице крикнул: «Нет, никогда не пустим!» Больше он не звонил. И писем не слал. Уже после войны узнал Русов, что самолет из полка Преображенского, где служил дядя, совершил три бомбежки Берлина. И погиб, возвращаясь из третьего полета. Слишком далеко было лететь, все было рассчитано так, что, чуть собьешься с курса, пролетишь хоть с сотню лишних километров, и не хватит тебе топлива на обратный путь, не дотянешь ты до аэродрома. При подлете к острову Сааремаа, где располагался аэродром дядиного полка, попали они в полосу тумана. Мимо острова прошли. Развернулись. Топлива не хватило на каких-то триста-четыреста метров. Громадная машина врезалась в скалы, когда из застекленной кабинки аэродром был уже виден...
Дверь в рубку опять распахнулась, и быстро, подпрыгивающей, птичьей походкой вошел кок Федор Петрович Донин. «Шесть часов тридцать, — подумал Русов, потому что именно в это время, ни раньше, ни позже, каждое утро появлялся кок в рубке. Старпом утверждал судовое меню на неделю, и кок обязан был информировать Русова, если вносил в него какие-либо изменения. Почему-то такие изменения происходили у кока каждый божий день. — Предложит сейчас на завтрак кашу манную», — подумал Русов.
— Плохо с картохой, чиф! — решительно сказал кок. Он потирал ладонь о ладонь, хмурился, отводил глаза от взгляда Русова. Унылый, сливкой, нос; светлые рыбьи глаза. — Ты мне тут записал: «Картофель жареный», а картохи у нас ой как мало! Боюсь, на обеды не хватит.
— Что предлагаешь?
— Кашку манную я быстренько сварганю. С молочком, масличком, ребятки пальчики оближуть...
— Что ни день, то кашка манная! — воскликнул Шурик Мухин, которого сменил у руля Серегин. — У нас что, детский сад? Ясельки?
— Да ты, кнехт необразованный, что понимаешь?! — вскипел кок, — Да в манной каше в три раза калориев больше, чем в картохе!
— Петрович, делай жареную картошку, — сказал Русов. — Иди.
— Картоху! Жареную! А когда будете давать матросов в помощь? Ее же, проклятую, начистить бак надо, ее же...
— Попроси Шурика, может, поможет.
— Чего еще! — буркнул Мухин. — На палубе дел по ноздри.
