Сесил Скотт Форестер - Мичман Хорнблоуэр. Лейтенант Хорнблоуэр
— Не в этом дело, — ответила Мария. Она смотрела только на Хорнблауэра, забыв о существовании Буша.
— Вы нас оставите! — сказала она.
— Если потребуется, я буду исполнять свой долг, Мария, — сказал Хорнблауэр.
Мрачная фигура поднялась по лестнице из подвального этажа — миссис Мейсон. Она была без чепца, так что каждый мог созерцать ее папильотки.
— Этим шумом вы перебудите других моих джентльменов, — сказала она.
— Мама, они думают, будет война, — воскликнула Мария.
— Может, это не так и плохо, если некоторые заплатят, что задолжали.
— Я сделаю это сию же минуту, — запальчиво произнес Хорнблауэр. — Сколько я вам должен, мистер Мейсон?
— Пожалуйста, мама, пожалуйста, — вмешалась Мария.
— Заткнитесь, мисс, — отрезала миссис Мейсон. — Только из-за тебя я давным-давно не выгнала этого молодого щеголя.
— Мама!
— «Я заплачу, сколько должен» — он говорит, что твой лорд. А у самого в сундуке ни одной рубашки. Да и сундук его давно был бы в ломбарде, если б не я.
— Раз я сказал, что я заплачу, значит я заплачу, миссис Мейсон, — с невероятным достоинством объявил Хорнблауэр.
— Давайте-ка посмотрим, какие у вас такие деньги, — настаивала миссис Мейсон, ни мало не убежденная. — Двадцать семь шиллингов и шесть пенсов.
Хорнблауэр извлек из кармана штанов пригоршню серебра. Но этого оказалось мало, пришлось ему вытащить банкноту из нагрудного кармана. При этом стало видно, что их там еще много.
— Вот как! — сказала миссис Мейсон. Она смотрела на деньги в своей руке, словно это чистое золото, и на ее лице боролись противоречивые чувства.
— Я думаю так же предупредить вас, что съезжаю, — резко объявил Хорнблауэр.
— О нет! — воскликнула Мария.
— У вас такая хорошая комната, — сказала миссис Мейсон. — Не станете же вы от меня съезжать из-за нескольких поспешных слов?
— Пожалуйста, не оставляйте нас, — взмолилась Мария. Хорнблауэр был в полном замешательстве. Бушу трудно было не улыбнуться, глядя на него. Человек, который не потерял головы, играя по крупной с двумя адмиралами, человек, который дал бортовой залп, вытащивший «Славу» из глины под огнем каленых ядер — оказался совершенно беспомощным перед двумя женщинами. Заплатить по счету и съехать было бы эффектным жестом — если понадобится, заплатить за неделю вперед, как принято в таких случаях — и отрясти прах с ног. Но с другой стороны, тут ему позволяли жить в долг, и съехать, как только появились деньги, было бы черной неблагодарностью. Оставаться же в доме, где знают его секреты, тоже малоприятно. Хорнблауэр, стыдящийся любого проявления человеческих слабостей, вряд ли будет чувствовать себя уютно с людьми, знающими, что он был настолько по-человечески слаб, чтоб оказаться в долгах. Буш ощущал все, что переживал Хорнблауэр в этот момент, его добрые чувства и его озлобление, И он любил Хорнблауэра даже смеясь над ним, уважал, даже сознавая его слабости.
— Когда джентльмены ужинали? — спросила миссис Мейсон.
— Я не помню, чтобы мы ужинали, — ответил Хорнблауэр, взглянув на Буша.
— Так вы голодные! Давайте-ка я приготовлю вам завтрак. Как насчет парочки толстых отбивных каждому?
— Отлично, — сказал Хорнблауэр.
— Сейчас вы пойдете наверх, — объявила миссис Мейсон, — а я пошлю вам служанку с горячей водой для бритья. Когда вы спуститесь вниз, завтрак будет готов. Мария, беги, разведи огонь.
В мансарде Хорнблауэр со странной веселостью посмотрел на Буша.
— Ваша постель за шиллинг стоит нетронутой. По моей вине вы за всю ночь не сомкнули глаз. Прошу простить меня.
— Это не первая моя бессонная ночь, — ответил Буш. Он не спал в ту ночь, когда они штурмовали Саману, часто в плохую погоду ему приходилось проводить на палубе по двадцать четыре часа кряду. А проживя месяц с сестрами в Чичестерском домике, не имея других дел кроме прополки сада и пытаясь по этой причине спать по двенадцать часов в сутки, он находил приятными разнообразные волнения сегодняшней ночи. Он сел на кровать, а Хорнблауэр заходил по комнате.
— Если будет война, вам частенько придется бодрствовать по ночам, — сказал Хорнблауэр.
Буш пожал плечами.
Стук в дверь возвестил о приходе служанки. В каждой руке она несла по кружке с горячей водой. На ней было большое, не по размеру, донельзя заношенное платье, доставшееся, видимо, от миссис Мейсон или Марии; волосы ее были всклокочены, но и она смотрела на Хорнблауэра круглыми глазами. Эти круглые глаза были слишком велики для ее тощего личика, и они следили за ходящим по комнате Хорнблауэром, ни разу не обратившись на Буша. Ясно, что Хорнблауэр был таким же героем для этого четырнадцатилетнего заморыша, как и для Марии.
— Спасибо, Сьюзи, — сказал Хорнблауэр.
Сьюзи неловко присела и выбежала из комнаты, бросив последний взгляд на Хорнблауэра.
Тот указал рукой на тазик и на горячую воду.
— Вначале вы, — сказал Буш.
Хорнблауэр, стащив сюртук и рубашку, приступил к бритью. Он скреб покрытые щетиной щеки, наклоняя голову то на одну, то на другую сторону. Говорить не хотелось. Хорнблауэр в молчании умылся, вылил воду в помойное ведро и отошел, пуская Буша побриться.
— Пользуйтесь случаем, — сказал Хорнблауэр. — Больше пинты пресной воды в неделю вы для бритья не получите.
— Ну и что? — ответил Буш.
Он побрился, тщательно поправил бритву и убрал вместе с остальными туалетными принадлежностями. Шрамы белели на его ребрах. Закончив одеваться, он взглянул на Хорнблауэра.
— Отбивные, — сказал тот. — Толстые отбивные. Идемте.
В столовой было накрыто на несколько человек, однако никто еще не спускался — очевидно, другие постояльцы миссис Мейсон завтракали позже.
— Одну минуточку, сэр, — сказала Сьюзи, просовывая голову в дверь, и тут же побежала на кухню.
Она вернулась с подносом, Хорнблауэр отодвинул стул попытался помочь ей, но она остановила его оскорбленным возгласом и исхитрилась благополучно поставить поднос на роковой стол, ничего не опрокинув.
— Я вам подам, сэр, — сказала она.
Сьюзи забегала между двумя столами, словно юнга с сезнями вдоль выбираемого каната. Кофейник, поджаренный хлеб, масло, джем, сахар, молоко, горчица, горячие тарелки и, наконец, большое блюдо, которое она водрузила перед Хорнблауэром. Сьюзи сняла крышку: там лежали отбивные, чей дивный аромат, до того скрываемый, заполнил комнату.
— Ах! — сказал Хорнблауэр, беря ложку с вилкой и собираясь раскладывать. — А ты завтракала, Сьюзи?
