Людмила Белаш - Дальше некуда
— Нет, Аркадий Кузьмич, не возьмусь! Не гусарское это дело — чертей обращать. Вот рога поотшибать и хвост надрать — это моё, согласен. Чудеса и духовные подвиги больше по части отца Леонтия. Прелюбопытно будет поглядеть, как он внушит русалкам нашу веру!
— Вы намерены не только запрягать их в корабли, — скосился Квалья на сурово сопящих тритонов, — но и обратить в христианство? Virgen Santisima![15] Если ваш патер преуспеет в этом… тогда я признаю, что при Великом расколе был прав не святой Лев IX, а патриарх Константинопольский!
— Ловлю на слове, капитан. Не забудьте того, что сказали. Громов, вы — свидетель!
— Ещё семерых изловили, ваше благородие, — козырнул Сашка, кивнув затем на кучку понурых зверобоев, со страхом озиравших военный лагерь в бухте. Пойманных стерегли бородатые ряпунцы с луками и копьями, сердитые, но сдержанные.
— Надеюсь, это последние? — спросил Громов. — Отведи их к Скирюку, пусть имена запишет. Потом накормить и содержать под стражей.
— Должно быть, больше никого не сыщем. Которые отбились в одиночку, тех ряпунцы прикончили. Эти горе-промышленники всем тут насолили! Амбары грабили, на баб ряпунских покушались. Эй, разбойники! Закатает вас Володихин в Сибирь!
— Сибир, Сибир, — испуганно зашептались филиппинцы и метисы, оглядываясь на вулкан Генеральный. Коническая гора утробно погромыхивала, дым над вершиной походил на грозовую тучу, а земля под ногами порой вздрагивала.
— Сняться бы с лагеря да в Мариинский Порт, — как бы про себя промолвил Сашка. — Неровен час, дохнёт гора огнём и язычищем нас достанет. В аккурат всех спалит.
— Не дрейфь, казак, — ободрил его мичман. — Это сатана страдает в подземелье, так Леонтий говорит. Его адскому высокопревосходительству досадно, что русский поп русалок в православии наставляет.
— Что-то они не очень наставляются. Который день уж батька с ними парится, а серебряночки ни тпру, ни ну. Упёртые в безбожии!
— Известно, порода французская, ветреная и легкомысленная, — сказал Громов. — Еле-еле признавали Нептуна, и то не слишком. Затем нахватались революционных бунтовских идей. Если на суше веры нет, то в море тем более. Миновали владения Ктулху — не поклонились, с осьминогами подрались… Попробуй-ка теперь им символ веры втолковать!
Мысленно Сашка признал правоту Громова. Характер у русалок лёгкий, но при том — ох и строптивы! Подманишь добрым словом, тары-бары, то да сё, а чуть сожмёшь — вывернется будто вьюн и обзывается: «Vous êtes un barbare! un monstre! un cosaque!»[16]
Для проповедей казаки с солдатами сложили на берегу кафедру из валунов. Оттуда Леонтий, по собственному его выражению, «проповедовал камням и волнам».
Желая обрести покровительство империи и выказать свою признательность, русалки и тритоны сплывались слушать его и располагались будто тюлени на мелководье, но игривый, переменчивый нрав их сказывался то и дело. Читая вольным детям океана книжную премудрость, Логинов часто замечал, как в задних рядах открыто хряпают рыбёшку или нереида самозабвенно лижется с возлюбленным тритоном, или творится что-нибудь вовсе неподобающее.
— Хоть кол на голове теши! — жаловался протопоп Громову. — Я твержу про смертные грехи, а они амурам предаются! Спрашиваю: «Каково ваше profession de foi?[17]», они смеются.
— Камнем в голову, — посоветовал Дивов, — не пробовали?
— Герррой, герррой, — мурчал Ирод, натирая своей шерстью сапоги корнета, выловленные со дна морского доброй Жанной.
— Иной раз подмывает, — признался Логинов. — Но долг велит действовать убеждением и лаской. Впрочем, полезна может быть и воинская хитрость. Есть одна идейка… ввиду чрезвычайных обстоятельств… Корнет, не откажитесь стать крестным отцом.
— Не готов, не достоин, — пытался увернуться Дивов. — Во грехах, постом мясо ел, людишек убивал, всякие слова выкрикивал в запальчивости, любодейные помыслы лелеял…
— Государственной измены, богохульства — не было? Прочие грехи я отпущу. Согласны?
— Не могу! — взмолился корнет. — Отец Леонтий, не настаивайте! Вы наверняка намерены крестить пригожую русалочку, всем прочим для примера — и как я, крестный отец, буду в дальнейшем с ней общаться? Как монах с монахиней, не ближе!
— Предлагаю свою кандидатуру, — вмешался Громов. — Мне земных женщин хватает, к земноводным не стремлюсь. Однако, батюшка, предвижу каноническую трудность. С нами нет ни одной православной. Кого прочите в крестные матери?
— Российскую Империю, — ответил Логинов голосом, полным величественного мистицизма.
— Грандиозно! — выдохнул Дивов с восторгом. — Преклоняюсь перед вашим гением!
Наутро Леонтий в надлежащем облачении и Громов в парадном мундире, с какой-то корзинкой подмышкой, вышли на берег к кафедре. Из морской глади торчало сотен шесть-семь голов — не полный состав, но по замыслу протоиерея всех скликать и не требовалось.
Под гомон заинтригованных русалок Логинов торжественно совершил чин оглашения, строго-настрого запретив диаволу господствовать над морскими людьми, затем повелел врагу уйти, после чего троекратно дунул, приговаривая:
— Изгони из них всякого лукавого и нечистого духа, скрытого и гнездящегося в их сердцах!
Громов, легко определявший стороны света без компаса, велел аудитории развернуться лицами строго на вест, а Леонтий стал вопрошать:
— Отрекаетесь ли вы от сатаны, всех его дел и всех его аггелов, всего его служения и всей его гордыни?
— Oui! Oui! Oui! — охотно отвечало собрание.
— И дуньте, и плюньте на него!
Знаки презренья к сатане были исполнены столь истово, что в бухточке случилась небольшая буря.
— Сочетаетесь ли вы со Христом?
— Oui!
— Если так, повторяйте за мной: Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли…
Заминок не возникло, поскольку текст уже был знаком русалкам. Они обладали превосходной слуховой памятью.
— …Исповедую единое крещение во отпущение грехов, ожидаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь!
— Amen! — ответил хор.
Логинов благословил море, долженствующее стать купелью, и побрызгал на бухту маслом, условно помазав всех находящихся в воде.
— Крещаются рабы Божии русалочьего рода, сколько их здесь есть в русских территориальных водах — во имя Отца, аминь! — басовито возгласил Логинов и дал знак Громову. Тот открыл корзинку, где нечто шуршало и скреблось. Выглянул взъерошенный, встрёпанный Ирод, увидел полное море еды и завопил:
— МЯУ!
Русалки и тритоны как один нырнули.
