Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания
Игорь вспоминал, как возвращался домой из рейса веселый, загорелый, влюбленный. В чемодане лежали маленькие заморские подарки для Жени, Юрки и мамы.
Он любил заставать Женю врасплох и никогда не давал радиограмм о приходе судна. Открывал входную дверь своим ключом, на цыпочках входил в комнату… поднимал жену на руки и целовал глаза, губы, шею. Он чувствовал ее крепкое тело, запах ее кожи, смешанный с легким запахом духов, и терял голову. Женя отбивалась, целовала его и, когда он хотел освободиться, — не пускала. Рядом прыгал Юрка, с голыми ножками, в синих трусиках на лямках, обвешанный деревянными саблями и кинжалами, в бумажной «буденовке» — «маленький Чапаев» — и нетерпеливо-радостно кричал:
— Ну папа, ну же! Покажи мне трактор. Ты же обещал мне его привезти! Привез?
Игорь садился на корточки, хватал сынишку, бодал, щекотал, целовал в нос и щеки. «Чапаев» сердито вырывался и требовал немедленно трактор.
Перед глазами вставал Карташев. Микешин живо представлял себе высокого, сильного старпома сидящим на палубе «Колы» в плетеном кресле с папиросой в зубах. Льется теплый свет из иллюминаторов кают-компании, бросая три ровные полосы на белый брезент люка; Микешин полулежит в шезлонге напротив Карташева и внимательно его слушает.
«…Вы думаете, что удастся прожить спокойно, без бурь, без борьбы? Пройти жизнь в «штилевой» полосе, так сказать? Не надейтесь. Воспитывайте в себе волю, пока не поздно, — говорит старпом, попыхивая папиросой. Огонек то разгорается, то затухает. — Кто знает, что случится с нами в жизни? Может быть, в какой-то момент она потребует от нас напряжения всех сил. Вот тогда мы должны показать себя настоящими людьми. Мужественными, благородными, сильными».
Игорь любил эти философские вечера, запоминал советы старпома и старался им следовать. Вот и наступил этот момент, когда проверяется человек…
…Так тянулись часы, пока он не засыпал, чтобы проснуться от команды Вюртцеля «ауфштейн!».
12Накануне Нового года умер механик Варламов. Похоронная бригада, возвратясь с погребения, принесла в лагерь несколько маленьких пушистых елочек. В одиннадцатой камере елку поставили на средний стол. Орехов из старой консервной банки искусно сделал блестящие спиральки, которые заменили игрушки. У кого-то нашлась вата. Обсыпали елку «снегом». Пятиконечную звезду, вырезанную из картона, обернули сигаретным станиолем и водрузили на верхушку.
По случаю праздника лагерное начальство разрешило отложить «апель» на два часа. «Шалфей» и ужин приурочили к моменту наступления Нового года.
У всех было какое-то задумчивое настроение. К вечеру сбросили французскую робу, переоделись в свои костюмы, надели галстуки и воротнички. У некоторых заблестели нашивки с красными пятнышками вымпелов над ними.
Ровно без пяти минут двенадцать по московскому времени сели за столы.
Чумакова попросили произнести тост. Он встал и поднял кружку с «шалфеем»:
— К сожалению, товарищи, нам нечего выпить по-настоящему. Ну что ж, не в этом дело. Поднимем бокалы за то, чтобы наша Родина победила немцев, а мы дожили бы до этой победы. За победу!
Никогда, наверное, ни в один тост не вкладывали сидевшие за столом столько чувства…
Посмотрев на часы, Юрий Линьков пробил ложкой по кувшину двенадцать ударов. Начали чокаться. Никто не шутил.
Линьков приготовил замечательный сюрприз. С помощью каких-то хитрых обменных операций ему удалось достать у солдат пачку сигарет. Теперь он благородно роздал сигареты товарищам. Закурили.
— Как хорошо помню я этот момент. Тикают часы в репродукторе. Иногда слышится гудок автомашины; это запоздалые гости торопятся. Бьют куранты, и диктор поздравляет: «С Новым годом…» — мечтательно проговорил Горностаев.
Словно туча набежала на ясный день: посветлели, а потом помрачнели лада моряков.
Воцарилось молчание…
— А вот я помню одну необычную встречу Нового года, — начал Микешин, чтобы разрядить атмосферу. — Хотите расскажу?
— Давай рассказывай, — послышалось со всех сторон.
В лагере любили интересные истории, — они отвлекали от действительности.
— Это было в канун тысяча девятьсот тридцать восьмого года. «Унжа», на которой я плавал старпомом, подходила к Хонингсвоогу. Все, наверное, хорошо знают этот норвежский портишко; к нему без лоцмана не подойдешь. Погода стояла тихая. Шел снежок. Темнота кругом. Только впереди мигал маячный огонь. До поселка осталось не больше двух миль. В рубке — Михаил Иванович Галышев, рулевой и я.
Вдруг из машинного отделения — свисток. Капитан подходит к трубке. Слушает. Потом говорит: «Делайте быстрее. Камни рядом». Заткнул свисток в трубку, закурил и, как ни в чем не бывало, облокотился на телеграф. Это было его любимое место. Я понял: что-то случилось. И правда, слышу, машина не работает.
Спрашиваю Галышева: «В чем дело?» — «Да вот… С машиной не в порядке. Не может работать ни вперед, ни назад». — «Надолго?» — «Обещали минут через тридцать исправить».
Через тридцать минут! Я вышел на крыло. Берег близко; камни, скалы кругом. А тут, как назло, ветерок потянул. Вижу, «Унжа» медленно дрейфует к берегу. Я сказал об этом капитану.
Галышев посмотрел на меня и промолчал.
Так, в молчании, прошло минут двадцать. Я начал нервничать. «Михаил Иванович, — говорю, — разрешите свистнуть в машину, узнать, как дела?» — «Не надо».
Опять замолчали. Прошло еще минут двадцать. Галышев стоит себе, курит. Я мечусь из рубки на мостик и обратно. До камней остается не больше двадцати пяти — тридцати метров. Сейчас ветер нанесет нас на скалы, «Унжа» получит пробоину, а глубины в этих местах сумасшедшие… Я на часы взглянул: без трех минут двенадцать. Новый год. Неожиданно из-за мыска вырвался сноп разноцветных огней, поднялся в небо, рассыпался звездами: это в Хонингсвооге веселились жители, Новый год встречали. А нас несет на камни! Катастрофа! И вдруг Галышев повернулся ко мне и совсем обычным голосом поздравил: «С Новым годом, Игорь Петрович!»
И такое самообладание было у этого человека, такое спокойствие, уверенность в себе, что мне самому, против всякого здравого смысла, стало спокойно и даже весело. Скалы уже были в десяти метрах. В этот момент раздался свисток. Я слушаю. Из машины говорят: «Можете работать, но только вперед».
Ну, в общем отошли от камней благополучно…
На следующий день посмотрел я на Галышева: виски у него побелели. Недешево обошелся ему этот Новый год. Но почему же он не свистнул в машину, не подогнал, не накричал на механиков? Ведь дело касалось жизни судна! Я спросил его об этом. Галышев как-то застенчиво улыбнулся: «А что бы изменилось, Игорь Петрович? Я знал, что внизу прилагают все силы, чтобы скорее пустить машину. Быстрее сделать они не могли. Никогда не надо нервничать, дергать людей в такие моменты. Это не ускорит дела, а может только повредить. И я ждал…»
