Всеволод Воеводин - Буря
Когда он проходил мимо табачного ларька, его узнал продавец и окликнул радостно: «Товарищ Кононов! Александр Андреевич!» Он протянул руку в окошечко, они поздоровались, и продавец выразил удивление: почему это товарища Кононова не видать в городе уже третий год? Они поболтали о том, о сём, потом продавец предложил гостю табачок лучшей марки.
— Дорого, — сказал гость, отодвигая коробку.
Продавец ахнул:
— Вам-то дорого, товарищ Кононов? В третьем годе по нескольку пачек у меня брали!
— То — в третьем годе, а нынче, милый человек, совсем не то…
— Вот те на! Обеднели, товарищ Кононов?
Продавец рассмеялся. Рассмеялся и старик. Однако табак взял не самый дорогой, а подешевле, но тоже хороший.
Он спрятал покупку в дорожный мешок, вскинул его на плечо и двинулся дальше. А продавец, высунув голову из окошечка своего киоска, сейчас же позвал соседа, продавца минеральных вод, который тоже высунул голову из окошечка. «Папиросы высших сортов и табаки лучшей марки» объяснили «газированным водам на натуральных сиропах», что дед с мешком — это Кононов, колхозник Кононов, тот самый бригадир рыболовецкой бригады, который за одну весну два года назад заработал на селедке чуть ли не сорок тысяч. Вот какой старик, хотя и невзрачный на вид! И долго торчали из окошечек две головы и покачивались, как маятники, от удивления, пока какому-то пешеходу не понадобился коробок спичек, а другому — стакан воды с малиновым сиропом.
Ровным шагом шел старик по городу, не торопясь, с толком, с расстановкой, как по выставке. Он осмотрел восьмиэтажные дома на главной улице, одни ещё в лесах, другие уже окрашенные, с цветами и занавесками в окнах, и так же коротко одобрил эти дома.
Потом его внимание привлекла женщина, которая с опаской перебиралась через переулок, заваленный обледенелым строительным ломом. Она была в шляпке, в ботиках, в нарядном меховом пальто, в одной руке тащила тяжелый чемодан, в другой — корзинку. Движения её были смешны и неуклюжи.
— Из Ленинграда, наверное, дамочка, — усмехнулся старик. Он поравнялся с приезжей, сказал: «позволите» и легко перенес её чемодан через развороченную мостовую.
— Что тут делать таким? — презрительно проворчал мальчишка. — Едут-едут губки красить на краю света.
— Чудило ты, — сказал старик, — и пускай, на здоровье, едут. Значит, город у нас как город, а не дыра по пути к моржам.
Часу во втором дня он вошел в подъезд невысокого дома, возле которого стояло в линейку много легковых машин. Он поднялся во второй этаж, внук шел за ним. В большой приемной он подошел к женщине, сидевшей за столом; у женщины было озабоченное лицо, но, как только она увидела старика, через стол протягивавшего ей руку, сразу же улыбнулась и поднялась с места.
— Редкий, редкий вы у нас гость.
— Начальник у себя? — спросил старик.
— Заходите, товарищ Кононов.
Она распахнула дверь в соседнюю комнату. Это был просторный кабинет; прямо от двери, во всю длину кабинета, стоял стол, накрытый красной тканью, а поперек — другой, письменный, на тяжелых тумбах, и за столом сидел белобрысый человек с орденом на лацкане пиджака.
— Гром тебе и молния! — крикнул он, поднимая голову навстречу вошедшему. — Садись.
Старик сел. По всему было видно, что тут, в кабинете директора рыболовецкого треста, только что окончилось заседание. Стаканы с недопитым чаем стояли на столе, и пепельницы полны были окурков. Народ ещё не разошелся. Тут были люди в штатском, в полувоенных гимнастерках, были моряки промыслового флота, военные моряки и морские летчики.
— Не берет тебя время, мореход, — сказал Голубничий, оглядывая спокойное лицо гостя. (Старые рыбаки-поморы называют себя мореходами.)
Старик сощурился.
— А я так думаю, что уже обманул свою смерть. Памятник-то мне уже поставлен…
Толпившиеся в кабинете люди перестали разговаривать между собой и оглянулись. Голубничий захохотал.
— Это он правду говорит, зеленая лошадь! Памятник-то ему уже поставлен!..
И он рассказал, что в Архангельске в самом деле стоит монумент партизанам, убитым белогвардейцами, в том числе и партизану Кононову. А партизан Кононов вовсе и не погибал; ему прострелило грудь навылет, он отлежался у какого-то мужичка в амбаре и месяца через полтора явился в Архангельск. Смотрит, а уже на мраморной доске его имя, отчество и фамилия — полностью.
Все развеселились, потом Голубничий спросил:
— Так как живешь всё-таки?
— А не так, чтобы очень, — сказал старик.
— Это почему же?
Старик покосился, — дескать, шутишь, пустой разговор ведешь, а я не желаю шутить, — и смолчал.
— Рыбы нет, — ответил за него Голубничий. — Знаю. Всё ждете, пока сама не зайдет в губу, чтобы ведрами брать, как в позапрошлое лето. В море надо уметь брать рыбу!
— В море, — проворчал старик. Уж кто-кто, а он-то, кажется, знал море. Море не подчиняется человеку, — так было, так оно и будет. Он хотел сказать, что вот всё у них, рыбаков, теперь имеется: и самая лучшая снасть и моторные боты, по сравнению с которыми их прежние шнёки и ёлы просто рухлядь, кухонные лоханки, а рыба обойдет берега стороной, и морю не закажешь повернуть косяки обратно. Вся их снасть тогда ни к чему. А захочет рыба, и зайдет в губу, как два года назад, и так набьется в губе, когда её с моря запрут неводом, что в малую воду народ по колено ходит в рыбе. Нет, рыбак морю не хозяин, море само по себе, захочет — подарит, захочет — оставит на бобах.
Однако он ничего не высказал вслух из этих мыслей. В том, что он прав, думая так о море, старик не сомневался, но в то же время испытывал про себя какую-то безотчетную неловкость, стыд за эти мысли. Уж очень они были ленивые, стариковские, и он это чувствовал.
— В море, — ворчал старик. — Море велико.
Голубничий взглянул на моряка в военной форме.
— Расскажи товарищу, Старицын, некий случай из твоей подводной практики.
Моряк усмехнулся. Да, случай с ним был занятный. Его подводная лодка вышла в учебный рейс. Они шли под водой за несколько десятков миль от берега, когда он дал приказ подняться на поверхность. Стали всплывать, вдруг что-то прижало лодку сверху и не пускает. Он не мог понять, что случилось. Лёд? Может быть, они зашли под ледовое поле, но откуда быть льдам в этих незамерзающих водах! Он приказал идти вперед — лодка стояла на месте. Он велел изменить курс — рули не слушались. Как парализованная, лежала его лодка под водой и не могла ни всплыть, ни двинуться дальше. Он, командир, уже начал втайне нервничать, как вдруг освободились рули, и лодка, свободно всплыла на поверхность. Спрашивается, что же это было?
