Генри Торо - Американская повесть. Книга 1
— Умерла наша бедная миссис Бегг, — проговорила я наконец подобающе печальным тоном. Кстати же на мне было и парадное платье, что еще способствовало торжественному настроению.
— Да, — ответил капитан. — И говорят, она умерла легко, без мучений, по крайней мере в последние минуты. Ускользнула тишком из жизни, словно рада была воспользоваться случаем.
Я вспомнила рассказы о смерти графини Карберри и подумала, что история повторяется.
— Она была из здешних старожилов, — продолжал капитан Литлпейдж. — Очень ее уважали у нас в городе. Это для нас большая потеря.
А я тем временем все разглядывала его и строила на его счет разные предположения. Не из пасторской ли он семьи? В нем есть тот аристократизм черт и та повелительность манер, которые составляют достояние старых священнических родов Новой Англии. Но, как говорит Дарвин в своей автобиографии,[95] «где еще искать прирожденных повелителей, если не среди морских капитанов? Капитан дальнего плавания облечен большей властью, чем даже король или учитель».
Капитан Литлпейдж отодвинул свой стул подальше от полосы солнечного света и опять молча уставился на меня. Я положительно сгорала от любопытства: зачем я ему понадобилась?
— Когда-нибудь все станет известно, — с важностью проговорил он. — Все узнаем: и где сейчас миссис Бегг, и что ждет каждого из нас. И это уже будут не догадки, а точное знание.
— Когда-нибудь всякий это узнает, — ответила я.
— Я не про то, — нетерпеливо возразил капитан, и легкий румянец окрасил его худые щеки. — Не в смертный час откроется это нам, а еще здесь, на земле. До сих пор мы искали ответа не там, где надо. Поверьте, я знаю, о чем говорю. И те, кто смеется надо мной, даже не представляют себе, какие разумные основания есть у меня для таких взглядов. — Он махнул рукой в сторону приютившегося на берегу поселка. — Живут весь век вон в этих домишках и думают, что постигли вселенную.
Я усмехнулась и молча ждала, что он скажет дальше.
— Вы видите, я старик, — продолжал он, — и большую часть жизни я проплавал шкипером. Сорок три года, чтобы быть точным. Вы, может, не поверите, а мне ведь уже девятый десяток идет.
Я поспешила сказать, что на вид ему нельзя дать столько.
— Но вы, значит, уже давно расстались с морем, капитан Литлпейдж? — добавила я.
— Да, уж порядочно, — сказал он. — Хотя лет пять или шесть вполне еще мог поработать. Но случилась история… Мое знакомство с одним человеком… Вернее, приключение, которое я пережил… В общем, ко мне стали относиться с недоверием. Но вам я не боюсь признаться, что я тогда совершенно случайно узнал об одном очень важном открытии — может быть, самом важном из всех, сделанных человечеством.
«Вот оно, — подумала я, — мы вступаем на опасную почву». Но тут же меня охватила глубокая жалость к нему за все насмешки, какие ему, наверно, пришлось вытерпеть от невежественных слушателей, и когда я попросила его продолжать, голос мой звучал серьезно и почтительно, в полном соответствии с моими истинными чувствами. В это мгновение в комнату влетела ласточка — она неслась с такой быстротой, словно ее преследовал ястреб, — и стала биться о стены; потом вылетела обратно. Но капитан, казалось, вовсе не заметил всей этой суматохи.
— Я тогда шел с ценным грузом разных товаров из лондонских доков в форт Черчил на берегу Гудзонова залива, — начал он ровным голосом. — Там была торговая фактория нашей компании. Мы задержались с погрузкой; потом на пути к северу и через Атлантику был противный ветер и сильное волнение; потом долго нельзя было подойти к берегу из-за тумана. Одним словом, когда мы наконец вошли в гавань, я понял, что дольше медлить в этих северных водах нам никак нельзя — в особенности с таким кораблем и с такой командой. Народец, я вам скажу, подобрался; им на все было наплевать, лишь бы работать поменьше, из-за них я и захворал. Но первый помощник у меня был молодец, отличный моряк, и ему тоже не хотелось застрять во льдах до весны, так что мы сделали все возможное, чтобы поскорей выбраться из Гудзонова залива и уйти в открытое море. Мы с ним оба были совладельцами этого корабля — я в восьмой доле, он в шестнадцатой. Бриг этот был с полной оснасткой, «Минервой» звали, но уже приходил в ветхость и протекал порядком. Я считал, что это его последний рейс; так оно и вышло. А в свое время отличное было суденышко и поработало на славу, чего нельзя было сказать про тех бездельников на борту.
Капитан надолго умолк, и, подождав, я спросила;
— Вы, значит, потерпели крушение?
— Не моя вина, что ее разбило в щепы, — мрачно ответил капитан. — Мы вышли из порта и хорошим ходом побежали по заливу, но, пока шла разгрузка, я столько попортил себе крови с этими канительщиками в конторе компании, а потом еще промерз на палубе, подгоняя наших лодырей, так что, когда берег наконец ушел из виду и мы взяли курс на Гудзонов пролив, начала меня трепать какая-то злая лихорадка, и мне пришлось отлеживаться в каюте. Дни уже становились короче, но мы шли недурно, и, кроме меня самого, все на корабле было в порядке, и команду мы хоть силком, а все-таки заставили работать.
Я начинала находить это повествование несколько скучным. Капитан Литлпейдж вел свой рассказ обстоятельно и неторопливо, без тех сочных словечек, к которым я привыкла, живя среди прибрежных рыбаков. Но я все же покорно слушала, пока он ровным голосом с утомительными подробностями продолжал перечень всех трудностей этого путешествия: противных ветров, штормовой погоды, чрезмерной легкости незагруженного корабля, который плясал по волнам, как стружка в ведре с водой, и не слушался толком ни руля, ни парусов.
— Плелись, одним словом, кое-как, — пожаловался он, но, взглянув на меня и заметив, что мои мысли далеко, он умолк.
— Трудная в те дни была жизнь у моряков, — поспешила я сказать, стараясь выразить в своем тоне усиленное внимание.
— Прямо собачья, — подхватил бедный старик, подбодренный таким проявлением интереса с моей стороны. — Но так выковывались настоящие люди. А теперь я всюду вижу перемену к худшему, даже вот в нашем городке — теперь тут полно бездельников, сидят сложа руки и без гроша в кармане. А раньше все бы ушли в море. Для таких людей, хоть им выше простого матроса и не подняться, это все-таки самое лучшее занятие. Кроме того, и для общества плохо, если люди весь век варятся в собственном соку, и о том, что делается в мире, узнают только из какой-нибудь дешевой, бессовестной газетки. Невежество, ограниченность — вот к чему это приводит. А в прежнее время у нас тут нашлось бы немало таких, что сами побывали в доброй сотне портов и видали, как там люди живут. Своими глазами видели, а через них и жены их узнавали, и дети. Образования у них, может, никакого и не было, но они знали, например, какие есть на земле другие страны и какие где законы, так что выборы городского клерка здесь, в Деннете, не казались уже им самым важным событием на свете; у них было чувство меры. Да, они вели более достойную жизнь, и дом свой умели убрать понарядней, что внутри, что снаружи. Это очень большая потеря для Новой Англии, что здесь перестали заниматься морским фрахтом.
