Вальтер Скотт - Аббат
— Я не знаю, — ответил бедный паж, пришедший в большое смущение от сознания, что на него возлагались какие-то надежды, да еще той самой девушкой, которая так живо интересовала его и к которой приковано было все его внимание во время пребывания в замке Лохливен. — Я не знаю, чего вы ждете от меня и чего вы остерегаетесь. Я послан сюда прислуживать королеве Марии, и я готов быть ей слугой до гробовой доски. Если кто-либо ожидает от меня услуг другого рода, то это не входит в мои обязанности. Я не признаю и не отвергаю доктрины реформатской церкви. Если говорить откровенно, мне кажется, что распущенность католического духовенства справедливо навлекла на него всеобщее осуждение; быть может, как раз это и послужит к его исправлению. Но предать несчастную королеву… Бог свидетель, как далек я от такой мысли. Даже если я когда-либо думал о ней хуже, чем полагается думать верному слуге и чем имеет право думать ее подданный, я все-таки никогда не предал бы ее, больше того — я помог бы ей в любом предприятии, которое даст ей возможность оправдаться перед всем миром.
— Довольно! Довольно! — воскликнула Кэтрин, сжимая руки. — Значит, ты не покинешь нас, если представится случай добыть свободу нашей царственной госпоже и дать ей возможность вступить в справедливые переговоры с ее мятежными подданными?
— Нет, — ответил паж. — Но послушайте, прекрасная Кэтрин, что сказал мне лорд Мерри, посылая меня сюда…
— Уж лучше я выслушаю, что сказал дьявол, — отрезала Кэтрин, — чем то, что говорил этот вероломный вассал, вероломный брат, вероломный друг, вероломный советник. Этот человек, который жил от щедрот казны и довольствовался скромной пенсией, был возведен в советники ее величества, стал распорядителем всех богатств шотландской короны; его звание, доходы, положение, влияние, могущество росли как грибы… И все это исключительно благодаря милости его сестры, а он отплатил ей тем, что заточил в этой мрачной темнице, лишил престола и лишил бы жизни, если бы у него хватило на это смелости.
— А я вовсе не такого плохого мнения о графе Мерри, — ответил Роланд Грейм и добавил с улыбкой: — По правде говоря, меня следовало бы чем-нибудь подкупить, чтобы я полностью и без оглядки примкнул к той или иной стороне.
— Ну, если дело только за этим, — пылко воскликнула Кэтрин Ситон, — вам наградой послужат молитвы угнетенного народа, разоренного духовенства, оскорбленной знати, вечная слава среди потомков и горячая признательность современников, хвала на земле и блаженство в небе. Ваша страна сохранит память о вас, королева будет у вас в долгу, одним прыжком вы подниметесь от низшей ступени рыцарства до самой высокой, все мужчины будут уважать вас, все женщины будут любить вас, а я, давно уже вместе с вами посвятившая себя освобождению королевы, буду… да, да, я полюблю вас больше, чем сестра когда-либо любила брата.
— Продолжайте, продолжайте! — прошептал Роланд, опустившись на одно колено, и взял руку, которую протянула ему Кэтрин в пылу увещаний.
— Нет, — сказала она после непродолжительного молчания, — я и так уже высказала достаточно… слишком много, если мои слова не убедили вас, и слишком мало, если они достигли своей цели. Но они убедили вас, — продолжала она, увидев, что лицо юноши запылало тем же воодушевлением, что и ее собственное. — Или скорее высокая идея сама покорила вас. Итак, я посвящаю тебя в рыцари этой идеи. — С этими словами она протянула палец ко лбу удивленного юноши и, не прикасаясь к нему, начертала над ним знак креста. Наклонившись к Роланду, она, казалось, поцеловала пустое пространство, в котором был начертан этот символ. Затем, вскочив и вырвав у него свою руку, она бросилась в покои королевы.
Роланд Грейм даже не переменил позы, в которой оставила его восторженная девушка; он так и застыл, преклонив одно колено, затаив дыхание и устремив взор туда, где только что находилась очаровательная Кэтрин Ситон.
Если его чувства не исчерпывались одним только восторгом, то, во всяком случае, он хлебнул волнующего и пьянящего зелья, где смешались радость и страдание, крепчайшего в той смеси, что наполняет чашу жизни.
Он встал и побрел к себе; и хотя в этот вечер капеллан Хендерсон прочел свою лучшую проповедь против заблуждений папизма, я бы не поручился, что юный прозелит, ради блага которого развивал свое красноречие проповедник, внимательно следил за ходом рассуждений своего духовного отца.
Глава XXV
Когда любовью сердце пламенеет,
Тогда сэр Разум, с поученьем мудрым,
Не больше стоит, чем церковный служка.
Который тащит немощный насос
И тщетно тонкой, сякнущей струей
Пожар залить стремится.
Старинная пьесаВ задумчивости Роланд Грейм направился на следующее утро к крепостному валу, где он рассчитывал без помехи поразмыслить над своим положением. Однако на этот раз место для уединенной прогулки было выбрано не совсем удачно, ибо здесь к пажу сразу же присоединился мистер Элиас Хендерсон.
— Я искал вас, юноша, — заявил проповедник. — Мне нужно сообщить вам кое-что, имеющее к вам самое непосредственное отношение.
У Роланда Грейма не нашлось повода уклониться от разговора с капелланом, хотя он и почувствовал, что нынешняя беседа может поставить его в затруднительное положение.
— Разъясняя в меру моих несовершенных знаний ваши обязанности перед господом, — начал капеллан, — я недостаточно коснулся некоторых ваших обязанностей перед человеком. Вы состоите на службе у женщины благородного происхождения, заслуживающей всяческого сочувствия по поводу постигшего ее несчастья и с избытком наделенной теми внешними достоинствами, которые вызывают к ней всеобщее расположение и любовь. Задумывались ли вы когда-либо над подлинным смыслом и значением вашего расположения к леди Марии Шотландской?
— Мне кажется, достопочтенный сэр, — ответил Роланд Грейм, — что я правильно понимаю обязанности слуги моего звания по отношению к венценосной госпоже, особенно в ее нынешнем униженном и тяжелом положении.
— Возможно, — ответил проповедник. — Но когда речь идет о леди Марии, самые честные побуждения могут вовлечь вас в измену и в тяжкое преступление.
— Каким образом, достопочтенный сэр? — возразил паж. — Признаться, я просто не понимаю вас.
— Я не стану говорить о преступлениях этой безрассудной женщины, — сказал проповедник, — ибо такие речи не пристало слушать ее преданному слуге. Достаточно сказать, что эта злосчастная особа отвергла столько миролюбивых и почетных предложений, сколько не делали ни одному государю во всем мире, и что теперь, когда время ее величия миновало, она заключена б этом уединенном замке во имя общего блага всего шотландского народа, а быть может, и ради блага ее собственной души.
