Нина Соротокина - Закон парности
— Как же я могу ее видеть, — рассмеялся Кейт. — Неужели государыня появится где-либо с эдакой напастью?
— А про флюс вы откуда знаете?
— Говорят…
— Про болезнь в желудке разговоров не было? Посол внимательно посмотрел на гостя.
— Может, и были, не упомню.
«Флюс придумали для отвода глаз», — твердо сказал себе барон. Он сердцем чувствовал, что дело принимает серьезный оборот.
На очередную встречу чиновник не явился. И надо же такому случиться, чтоб в этот же день Диц обнаружил у себя в кармане камзола предыдущее донесение Веритуева. Оказывается, сведения о прусском пленнике были не только изустные, он их аккуратно перенес на бумагу. Видимо, переписчик передал их лакею, а тот сунул их хозяину в карман, забыв упредить.
— Почему ты не сказал мне о письменном донесении?
— Я вам его в руки отдал! Вы его сами в карман положили, да и запамятовали.
Прочитав донос, Диц увидел его совсем другими глазами. Пленный содержится в строжайшей тайне. Почему? По Петербургу ходило много разговоров о том, как Преображенский офицер Григорий Орлов привез в столицу после Цондорфского сражения самого флигель-адъютанта короля Фридриха, графа Шверина. Уж на что важная птица, но русские не делали из этого никакой тайны, только похвалялись на каждом углу. Пленный в партикулярном платье, что тоже странно, и бородат. Конечно, в арестантской карете и в темнице не бреют, могла растительность на лице появиться, но чтоб сразу — борода! Бороде надо долго расти! А вдруг это Сакромозо? От этой мысли Диц так и обмер, по телу от копчика до затылка прошла дрожь. Если Веритуев так подробно описывает пленника, значит, он видел его собственными глазами. Надобно срочно узнать подробности. Ситуация не терпела промедления, она требовала риска.
— Какой сегодня день? — спросил он у лакея.
— Суббота.
— Значит, Веритуев не на службе. Вам известно его местожительство? Вели закладывать карету. Едем!
Переписчик жил близ Сенной площади в узком, неопрятном переулке. Барон Диц велел поставить карету в устье проулка, теперь следовало найти посыльного. Выбор лакея остановился на юном торговце блинами.
— А скажи, братец, не мог бы ты сбегать во-он в тот дом с красными ставнями и попросить жильца — господина Веритуева — выйти на улицу. Получишь денежку.
Краснощекий торговец перекинул лоток на бок и с готовностью бросился выполнять поручение. Вернулся он очень быстро.
— Хозяйка сказывают, что Веритуева дома нет и не будет. Шибко ругается, барин. Говорит, что господин Веритуев язычник и мытарь, три месяца за квартиру не платил, а теперь как возьмешь, если он под арест попал.
Несмотря на минимальное знание русского языка, барон Диц без всякого перевода понял, в чем дело. Он рывком затащил лакея в карету и крикнул кучеру дурным голосом: «Гони!»
— Когда будет корабль? — спросил он у невозмутимого лакея.
— Вы же знаете, завтра.
— Сегодня я буду ночевать в гостинице. Только бы эта дрянь Фросс явилась вовремя! — Диц нарочно разжигал в себе ненависть к ловкой девице, он ведь не чугунный, тяжело лишать жизни такую красавицу в расцвете лет.
Дача на берегу моря
В доме Оленева мальчишник был в разгаре, когда на негнущихся ногах в библиотеку ввалился Мюллер, сделал два неуверенных шажка в глубь комнаты и вдруг, ухватившись за кресло, тяжело сполз на колени, спрятав лицо под обитый бархатом подлокотник.
Трудно сразу отрешиться от застольного веселья, от еще звучащих в ушах тостах, от размягчивших душу воспоминаний о навигацкой юности под сводами Сухаревой башни, поэтому друзья, прямо скажем, тупо уставились на неожиданного гостя, рты их еще жевали, и, наконец, Белов, первым закончивший процесс, спросил без интереса:
— Кто это?
Мюллер воспринял вопрос как призыв к откровенности, отер о бархат кресла залитое слезами лицо и, ловя взгляд Никиты, сдавленно возопил:
— Помогите, батюшка князь! Свершилось злодейство! Обман и предательство! Спасите мою девочку! Князь, она не виновата… — здесь он совершенно растаял, давясь слезами.
— Кто это? — повторил Корсак и бросился поднимать старика, но Мюллер с неожиданной силой стал отбиваться, настаивая на коленопреклоненном положении.
— Да встаньте же, Мюллер! Сашка, налей ему! Мюллер припал к бокалу, но вино не попадало в рот, расплескивалось по кафтану. Налили второй бокал. На этот раз художнику удалось справиться с трясущимися руками, спасительная влага попала по назначению, и Мюллер, несколько взбодрившись, опустился в кресло. Дальнейший рассказ его был более вразумительным.
— Приехал Диц со слугой. Рожа, я вам скажу, как у палача. Нос эдак вмят, а уши белые, прямо восковые, покойничьи уши. Диц спрашивает: приехала Анна? А я говорю: зачем ей приезжать? Я ее не звал! Тогда оба сели по-хозяйски, мол, подождем. И что вы думаете? Приехала девочка себе на погибель.
Он опять зарыдал, но при этом выразительно повел бровью в сторону батареи бутылок. Дальнейший рассказ его продолжался с постоянной подпиткой жидким топливом, которое Никита вливал ему собственноручно. Левая же рука князя вцепилась в плечо старика и периодически встряхивала оседающую от горя фигуру.
— Говори толком. С чего ты взял, что Анне угрожает опасность?
— Я-то думал, что они встречаются у меня по приказу графа Шувалова. Нет, нет… другого Шувалова, — он перешел на шепот, — Александра Ивановича, главы Тайной канцелярии.
— Диц служит Шувалову? Глупость какая! Кто внушил тебе этот вздор?
— Никакой не вздор! Я почему так решил-то?.. Их сиятельство граф Шувалов дважды в моем дому встречался с нимфой и разговор секретный имел. Приходил тайно, лик имел занавешенный, чтоб, значит, узнанным не был. Это уж я потом догадался, кто сей господин. Анна подсказала.
Лицо Никиты было мрачным.
— Может, у них любовное свидание было?
— Ну уж не без этого. Но и тайна там была.
— Анна подсказала?
— Так точно.
— Похоже, мы влипли в историю, — негромко сказал Корсак.
— А под подол чужой тайны заглядывать нескромно, — в тон ему отозвался Белов. — Никита, может, нам исчезнуть?
— Сидите! — рявкнул тот, вливая в сомлевшего Мюллера новую порцию горючего. — Значит, Анна работала и на Шувалова и на Дица. Это я понял. Дальше что было?
— Обычно сей негодяй, то есть Диц, беседовал с Анной приватно, меня из дому выгоняли. А на этот раз словно забыли. Я за ширмой притаился и все слышал. И видел, между прочим, щелочка в ширме той была. Да… Диц Анне говорит: «Вы всыпали отраву в жаркое?» А девочка удивилась: «С ума вы, что ли, съехали?» — а потом улыбнулась лукаво, губки платочком утерла и говорит: «Сознаюсь, давала, сознаюсь. Извольте алмаз».
