Луи Бриньон - ДАрманьяки-2
— Таньги, вы бы не могли выйти…мне необходимо немного времени, чтобы привести себя в порядок, — деликатно заметил священник.
— Сейчас. Святой отец, я только найду то, что мне нужно!
— Значит вам что- то понадобилось?
— Именно!
— Могу я узнать что именно?
— Уже нашёл! — заявил Таньги. Он без лишних церемоний подошёл к кровати, на которой лежало одеяние священника, и с той же непосредственностью напялил на себя вначале рясу, затем немного провозился с воротником, который никак не желал ложиться на положенное ему место, и уже в конце накинул на себя накидку. Священник следил за всеми этими действиями растерянным взглядом. Таким же был его голос, когда он осторожно спросил у Таньги:
— А в чём же пойду я… к его величеству?
— Его величество подождёт моего возвращения. Так что не торопитесь, святой отец, — как ни в чём ни бывало, заметил Таньги. Он несколько раз одёрнул рясу и надёжно закрыл лицо накидкой.
— Это грех, ибо вы не давали обет служения Господу!
— В душе, святой отец, я ежедневно даю такой обет. Потом я действую по личному расположению королевы- матери. И если мой поступок действительно грешен, так пусть грех падёт на того, кто действительно в том повинен. Я лишь слуга. Мне ли оспаривать решения великой Изабеллы!
— Я непременно выскажу своё возмущение её величеству, — начал, было, священник, но Таньги уже покинул келью. Он со всех ног поспешил к королю. На его радость, все подходы к королевским покоям были буквально забиты придворными. Почти все о чём- то перешептывались. Всё шло как нельзя лучше. Правда, накидка не только скрывала его лицо, но и мешала, как следует разглядеть происходящее. Он мог видеть лишь тех, кто находился прямо перед ним. Таньги не вертел головой и не приподнимал накидки, ибо такое действие могло раскрыть личность мнимого священника и породить волну слухов, которые могли стать столь же опасными сколь и вредными. Посему Таньги даже немного закряхтел, когда гвардеец, охраняющий покои короля, отворил перед ним дверцу. Не успела дверь за Таньги закрыться, как король вскочил с постели и, представ перед «отцом Мезарони», как он полагал, покаянно прошептал:
— Святой отец, я грешен! На самом деле я не болен…
— Отпускаю твои грехи, сын мой, — прогнусавил Таньги, подражая голосу отца Мезарони. Он ещё больше опустил голову и добавил тем же гнусаватым голосом: — Все твои предки притворялись, так стоит ли расстраиваться, что ты унаследовал худшие стороны рода Валуа.
— Святой отец, вы судите нас слишком строго. Разве мы не радели о нашем народе? Мы денно и нощно молимся о благополучии каждого нашего подданного.
— Тебя послушать, сын мой, так ты есть образец святости и подражания!
— Так и есть, святой отец. Я очень стараюсь и этот маленький обман лишь способ установить справедливость.
— А как насчёт других маленьких обманов, сын мой?
— Что вы имеете в виду, святой отец?
— Баронессу Ле Стан! Правда, теперь она уже именуется маркиза Ле Стан. Ходят слухи, что в скором времени она получит новое имя — графиня Ле Стан Д'Страмель.
— Слухи. Всего лишь гнусные слухи, святой отец!
— И то, правда, сын мой. Гнусные слухи. О, какими мерзкими могут быть слухи. Подумать только, подозревать достойнейшего из католиков в богопротивной связи с баронессой…то бишь маркизой. Утверждать, будто милостивейший король навещает эту женщину каждый четверг.
— Каждый четверг? — бледнея, переспросил король.
— Не стоит так волноваться, сын мой. Это всего лишь слухи. Ничтожные…они посмели обвинить лучшего из нас в богопротивной связи с юной красавицей де Брайон. А потом они же утверждали, будто король провёл бурную ночь с этой девицей и с десяток раз заявлял о своих чувствах. Наутро же он с самым лицемерным видом заверял в тех же чувствах её величество королеву. Злые языки…как они посмели очернить прекрасного, искреннего супруга. Будь уверен, сын мой…никто не верит в то, будто наш добрый король часто лжёт, и в особенности никто не станет подозревать его в лицемерии или глупости.
— Только один человек знал все эти подробности, — король, к которому пришло понимание происходящего,…откинул накидку с головы…Таньги. — Я так и знал, что это ты, мерзавец! — гневно воскликнул король, едва показалось знакомое лицо. — Кто ещё мог быть так дерзок и столь непочтителен ко мне!
— Не так громко, Карл! — предостерег Таньги, усаживаясь в своё любимое кресло возле камина. — Не забывай, что ты болен.
— Ты используешь моё беспомощное положение, Таньги. Перестань надо мной насмехаться или даю слово, я «выздоровею» и ты пожнёшь все плоды моего гнева.
Таньги тяжело вздохнул.
— В такие мгновения ты напоминаешь мне, что являешься истинном сыном своей злобной матушки. Она также не была способна оценить добрую шутку.
— Таньги…
— Опять угроза в голосе. Успокойся, Карл. Я не собираюсь рассказывать всем про твои многочисленные измены королеве, хотя и считаю неправильным и опасным такое отношение к женщине, которая так сильно тебя любит. Похоть- это чувство слишком сильно укоренилось в тебе. Порой она заслоняет собой все иные чувства и принуждает совершать очередную глупость. Тут ничего не поделаешь. Посему ложись и притворяйся дальше. Кстати неплохо было бы слегка припудрить щёки. Следует придать им бледности.
— Зачем ты явился в таком наряде? — тяжело вздыхая, спросил у него король.
— Почувствовал в себе святость!
— Таньги, не смей богохульствовать!
Вместо ответа Таньги поднялся. Он выразительным взглядом указал королю на постель, затем тщательно спрятал лицо под накидкой и направился к двери. За дверью его встретили несколько десятков напряжённых взглядов. Придав голосу глубокую грусть, Таньги негромко прогнусавил:
— Слава Господу, наш добрый король чувствует себя лучше!
Затем на виду у всех подошёл к капитану гвардейцев и тихо, но так чтобы слышали находившиеся рядом с ним придворные, сказал:
— Отправьте гонца к его преосвященству в аббатство Сен-Дени!
Все вокруг издали приглушённые восклицания и заволновались, ибо слова священника могли означать только одно — король умирает!
Таньги не замедлил подтвердить подозрения придворных. С этой целью он придал голосу безысходность и нарочито громко произнёс:
— И отправьте гонца к его величеству Людовику,…я хотел сказать «к его высочеству принцу Людовику». Необходимо чтобы он как можно скорее прибыл в Париж.
Хотя Таньги довольно быстро поправил собственную ошибку, она не могла остаться незамеченной. Снова раздались отчётливые вздохи и приглушённые восклицания. Толпа придворных стала на глазах таять. Таньги не без основания полагал, что они торопятся сообщить новость о болезни короля. Учитывая воображение и чувство собственной значимости, которые были присущи едва ли не каждому во дворце, следовало надеяться на самый лучший исход.
