Сергей Зайцев - Секира и меч
Глеб спрашивал Конрада о побратимах, спрашивал и рыцаря Готфрида, и они не смогли ему помочь.
Прошло несколько дней.
Насмотрелся Глеб грабежей и убийств столько, что было ему тошно. Он уж и сам, не запятнавший себя насилием над слабым, едва не сходил с ума. И не раз уж был готов бежать из этого несчастного города, и лишь поиски побратимов удерживали его в Иерусалиме. А уйти Глеб хотел к морю, хотел попроситься на корабли, чтобы вернуться в Константинополь. Глеб начинал всерьез подумывать о спокойной и достойной службе в страже Трифона…
Пройдя старинный мост через Ксист, Глеб поднялся в Верхний город. Те же картины насилия и грабежей предстали здесь его взору.
Ударил колокол. Латиняне собирались на мессу в каменную церковь. Один за другим рыцари скрывались в темном проеме дверей. Церковь была очень большая и старая. На ее каменных стенах, на стройных арках во множестве сидели голуби. Это был красивый величественный храм, и в другое время, в другом месте им можно было бы залюбоваться. Но здесь, в залитом кровью Иерусалиме, Глебу было не до любований. Он прошел мимо церкви, не заглянув внутрь.
Обойдя церковь, Глеб хотел подняться по улочке дальше и тут услышал крики женщины в одном из домов. Крики и мольбы о помощи в Иерусалиме были в эти дни делом обычным, поэтому Глеб не обратил на них внимания. Но из дома навстречу Глебу вышел рыцарь. Ухватив за волосы молодую женщину, по виду иудейку, он тащил ее за собой. Женщина пыталась упираться, но не могла вырваться и шла за рыцарем, рыдая и крича. На руках у нее был ребенок – совсем младенец, завернутый в пелена.
– Пощади, господин! Отпусти, – кричала женщина. – Пожалей невинного младенца!…
Но рыцарь вряд ли понимал ее крики, поскольку почти никто из латинян не знал языка иудеев. Заглядывая в лицо рыцарю глазами, полными слез, женщина показывала на ребенка. Рыцарь остановился:
– Кто у тебя? Сын или дочь?..
Женщина смотрела на рыцаря вопросительно, она не понимала речи латинян.
– Сын или дочь? – повторил рыцарь, бледнея от гнева.
Не дождавшись ответа, он выхватил ребенка из рук матери, развернул пелена и, увидев, что это мальчик, с размаху ударил его головой о камень.
Женщина охнула и замерла. Несколько мгновений расширенными от ужаса глазами она смотрела на убитого ребенка, а потом вдруг закричала, как раненая птица, и бросилась царапать рыцарю лицо.
Латинянин оттолкнул ее и схватился за меч:
– Грязная иудейка! Ты испортила мне лицо! Я разрублю тебя на кусочки…
И он шагнул к женщине, которая пыталась подняться. Она с лютой ненавистью смотрела на него.
Все это произошло очень быстро.
Рыцарь замахнулся, а женщина закрылась рукой и сжалась, приготовилась к смерти.
Но тут Глеб подскочил к рыцарю и перехватил его руку. Потом вырвал меч и, ни слова не говоря, вогнал этот меч рыцарю под ребро – вогнал на всю длину клинка, так что острие меча, разрезав рыцарю желудок, сердце и легкое, вылезло из его горла. Рыцарь, испытывая в этот момент невероятную боль, таращился на Глеба – глаза латинянина прямо лезли из орбит. Потом кровь хлынула у рыцаря ртом, он мгновенно обмяк, пал на колени и повалился на бок возле убитого младенца. У рыцаря было отвратительное испитое лицо.
Глеб даже не взглянул на женщину. Потрясенный детоубийством, негодующий, сломленный творящимися жестокостями, переполненный страшными видениями, он повернулся к храму, в котором уже началась месса, и прокричал проклятия. Глеб вытащил из ножен свой тяжелый меч и, устало шатаясь, направился к храму.
Глеб вдруг будто обезумел. Он вряд ли в этот миг понимал, что делает. Он надумал войти в храм и изрубить всех рыцарей. Истинный богатырь, от рождения воин, он все-таки не соразмерял своих сил с тем безумным подвигом, какой вознамерился совершить: ведь не менее трехсот рыцарей собрались сейчас в храме. Был ли на свете герой, победивший такое количество воинов?..
Глеб остановился во входе и огляделся.
Все обозримое пространство церкви было заполнено латинскими благородными рыцарями. Они, коленопреклоненные, смиренно молились, они были всюду – у алтаря, за колоннами, в нефах, на хорах. Рыцари с ног до головы были залиты кровью…
Глеб отшатнулся. Ему подумалось, что видит он не молебствование добрых благочестивых христиан, а сходку демонов, шабаш злобных колдунов, глумление над церковью, над самой верой одержимых бесом, что видит святотатство, богохульство свихнувшихся на крови жестокосердных людей… Это не было похоже на почитание Бога справедливого, заповедующего любовь, это было похоже на поклонение идолам, жаждущим крови. Это была кровавая месса…
Все еще пребывая во внезапном полубезумном состоянии, с помутненным сознанием, Глеб оглянулся. И увидел позади себя каменный цветник. Был этот цветник средних размеров – чуть больше колеса телеги. Но оказался очень тяжел… Глеб поднял цветник, взвалил его на плечо и, войдя в храм, бросил цветник в толпу рыцарей. Всю свою могучую силу он вложил в этот бросок. И приготовился к последней битве – поднял меч.
Цветник, основательно помяв нескольких рыцарей, ударил в центральную колонну, поддерживающую свод, и выбил из этой великолепной мраморной колонны один из ее нижних сегментов. Куски колонны тут же с грохотом посыпались вниз. Латиняне, не вполне сообразившие, что произошло, обратили лица кверху и, будто завороженные, смотрели, как несколько плит из свода вдруг сдвинулись, вздрогнули… что-то в куполе надломилось… Тем временем обломки колонны раздавили, как насекомых, десятка полтора рыцарей. Те не успели даже издать предсмертный крик. А крестоносцы, стоявшие рядом, оказались словно разбиты параличом; скованные внезапным страхом, сраженные внезапной догадкой – что сейчас все здание может обрушиться, – они не были в состоянии сделать и шагу. Теснилось тут, на малом пятачке, триста рыцарей, и никто толком не знал причины возникших разрушений. Большинство решило, что все-таки прогневался почему-то Бог. И они закричали в страхе, и имя Бога было у них на устах… Здесь что-то надломилось в куполе, массивная плита сорвалась и, беззвучно переворачиваясь в воздухе, понеслась вниз. За ней дрогнула вторая плита, третья… Надломились, как сухие щепки, еще несколько колонн… И вот уже плиты мрамора, туфа, какие-то балки, куски смальты из мозаики, песок, щебень – все это с отчаянным грохотом стало рушиться на головы латинянам и давило их, давило, превращая в безобразное кровавое месиво. Клубы пыли вырывались из окон и дверей храма. А внутри будто воцарился первозданный хаос. Криков латинян за грохотом не было слышно. Не слышно было и как смеялся Глеб. Стоя в клубах пыли, во мраке, он потрясал мечом и кричал с неистовостью:
