И. Болгарин - Адъютант его превосходительства
«Динамит доставлен… Полякову Петру Владимирович у…» Значит, сообщение адресовано не Полякову. У Полякова лишь хранится динамит, и кто-то, получив это сообщение, должен взять его и затем произвести взрывы. Или взрыв… «Взрывы назначены на двадцать седьмое»… «назначены… «. Вполне вероятно, что динамит доставили не только к одному Полякову. И человека, который каким-то образом связан с Поляковым, ставят в известность, что все взрывы назначены на двадцать седьмое, то есть в этот день контрреволюционеры предполагают провести в городе крупные диверсии.
Похоже, что это так. И все же… И все же, при всей недоговоренности сообщения, в нем было подозрительно много конкретного: адрес, фамилия, имя, отчество, дата… Бросалась в глаза и настораживала некоторая его нарочитость…
В дверь постучали, вошли двое чекистов, четко щелкнули каблуками.
– Ну… Что выяснили?
– Поляков Петр Владимирович – известный в Киеве врачневропатолог – действительно проживает по Безаковской, двадцать пять, – доложил один из чекистов со старательной обстоятельностью. – Имел большую практику. Живет богато даже сейчас. Квартира из шести комнат. Как врача, его не уплотнили. Соседи показывают, продолжает практиковать и в настоящее время. Лечит тех, кто может хорошо заплатить… Прикажете арестовать?
Фролов не ответил. Неспешно, словно он один в комнате, прошелся по кабинету. Подошел к шкафу, зачем-то посмотрел на папки с уже давно законченными делами, задумался.
– Какое сегодня? – спросил не оборачиваясь.
– Двадцать шестое, – с готовностью ответил тот же самый чекист.
– Нет, двадцать седьмое, – поправил его товарищ и показал на часы. Было уже пятнадцать минут первого.
«… Взрывы назначены на двадцать седьмое…»
– Арестуйте! – не очень уверенно сказал Фролов и тут же добавил: – Только без шума. И обязательно оставьте засаду.
Капкан, так умело поставленный полковником Шукиним, захлопнулся.
В эту самую ночь в Киев снова пришел Мирон Осадчий. На Куреневке осторожно прокрался в знакомый двор, постучал в окно светелки, где спала Оксана. Но она не отозвалась. Подошел к двери, подергал – заперта изнутри. «Намаялась за день, спит крепко», – с сочувствием подумал Мирон и снова – уже громко – стал стучать в окно. Потом затарабанил в дверь. И наконец прижался всем лицом к оконному стеклу, горячечно забормотал:
– Открой, Ксюша! Это я – Мирон?.. Слышь, открой!..
Услышав его голос, Оксана вскочила с постели, сердце ее захлестнула боль и обида. Она взяла ружье Павла, взвела курки, неумело прицелилась. Не знал Мирон, что стоит в метре, в секунде от своей смерти.
– Ксюша, отопри! – неотступно просился он, словно подталкивая своим голосом Оксанину руку. Но дрогнула рука, опустила Оксана ружье, села на кровать и впервые с того дня, как услышала рассказ ездового Никиты о смерти Павла, беззвучно заплакала от одиночества и бессилия наказать человека, порушившего ее жизнь.
А Мирон еще долго ходил возле дома, стучал в окно, зло пинал ногой дверь. Соседские собаки подняли яростный лай, рвались с цепей. Вскоре уже все куреневские собаки вторили им, В нескольких домах затеплились в окнах поспешные огоньки. Кто-то из Оксаниных соседей вышел на крыльцо, вглядываясь в темноту, спросил тревожно:
– Ты чего, Полкан?
И тогда окончательно понял Мирон Осадчий, что не откроет ему Оксана, что не следует ему дольше ходить под окнами и испытывать судьбу. Подумал о причине, и холодок пополз между лопатками. Догадалась? Или узнала? Откуда? Ведь никто не видел… А может, видел? Может, как-то узнала?.. И от этого на сердце стало беспокойно.
Опасливо поглядывая по сторонам, вышел раздосадованный Мирон на улицу, согнувшись, постоял немного, прикидывая: куда же пойти? Домой побоялся. В конце улицы спустился в глинище, поросшее терном и дикой шелковицей. Забрался в бурьян, прилег на свитку; свиткой укрылся. Поворочался малость и уснул. Даже не уснул, а забылся в чуткой тревожной дреме. Вскидывался от каждого дуновения ветерка, от каждого хруста ветки…
Утром, старательно стряхнув с себя солому и бурьян, Мирон, ненавидя весь белый свет и себя самого, двинулся в город. Он торопился побыстрее обойти все адреса, накрепко зарубленные в памяти.
Шел с торопливой оглядкой, прижимаясь поближе к глухим заборам. Иногда украдкой приглядывался к домам и прохожим. Старался все примечать и быть незаметным…
Возле большого, украшенного мелкими скульптурами дома на Жилянской Мирон замедлил шаги, остановился.
На ступеньках подъезда дома сидела смиренного вида девчушка в старенькой латаной-перелатаной кацавейке с братишкой на коленях.
– А вот дядя идет, он тебя заберет, – неумело стращала она малыша, который все время упрямо пытался сползти с ее колен.
Мирон подошел к девчушке, провел короткопалой ладонью по голове малыша и, быстро оглядевшись по сторонам, просипел:
– Озоруешь, малый! – Потом спросил девчушку: – А ты, случайно, не в этом доме проживаешь?
– Ага ж, в этом самом. – Девчушка вежливо привстала, придерживая присмиревшего брата за руку.
– Может, ты знаешь Гриценко Василь Сидоровича, он тут проживает, – все так же сипло спрашивал он: видно, ночью настудило ему горло.
– Гриценко? Василь Сидорыч? – удивилась девчушка. – Так он же помер. Еще в прошлом годе помер.
– Помер, говоришь? – слегка оторопел от неожиданности Мирон, потом спохватился: – Ну, царство ему небесное. – И, прижав к бокам неуклюжие руки, он торопливо зашагал по улице дальше…
Проблуждав немного по городу, Мирон вышел на Безаковскую улицу, отыскал двадцать пятый номер дома. Скучающей походкой пошел по улице дальше. Затем вернулся. Около подъезда внимательно осмотрелся и нырнул в парадное.
Лестница была светлой и широкой, такие бывают только в благоустроенных домах с дорогими квартирами. Мирон поднялся на второй, затем на третий этаж и нашел нужную табличку: «Доктор Поляков П. В. «. Настороженно прислушался. За дверью – никаких признаков жизни. Тогда он нажал кнопку звонка. Подождал. И нажал снова. Но никто не отвечал. Стал стучать. В ответ все та же тишина. Мирона это явно встревожило. Тихонько, затаив дыхание, он отодвинулся от двери и стал крадучись, на цыпочках, спускаться вниз: шаг, еще шаг, еще другой – только бы тихо, только бы не застучать…
Прежде чем выйти из подъезда, постоял, наблюдая за улицей, вглядываясь в каждую, подворотню, в каждый подъезд.
Постой-постой, что-то здесь неладно! Вон, на противоположной стороне, стоит человек. Слишком долго стоит… Похоже, собирается уйти… Ага, ушел… Ушел или его сменили?..
А вот идет еще человек в вельветовой курточке и почему-то очень подозрительно озирается по сторонам… Повернул на другую улицу, слишком быстро повернул…
