Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров
К моему величайшему облегчению, мне не пришлось прикасаться к мертвой святой губами или даже руками. Нас вывели наружу, моргающих, как кроты, в сияющий внешний мир. Жители Лимонохори уже ждали нас с цветами, которые кидали нам под ноги, когда мы проходили мимо. Так вот нас и провели сквозь строй улыбающихся, швыряющих цветы и плюющих селян («Помни про злого духа!» — прошипела Анна) в тень кипарисов, где уже ждал установленный на козлах стол, уставленный фруктами, пирогами и горами жареной дичи. Стояли там и огромные кувшины из красной глины, все запотевшие, в которых, без сомнения, было все то же странное местное вино. И мне вдруг страшно захотелось выпить, так сильно, что никакая вода из ручья ни за что бы меня не удовлетворила.
Но мне не стоило беспокоиться на этот счет. Вина оказалось предостаточно, и хотя я уже был хорошо научен горьким опытом, чтобы не повторять вчерашних ошибок, скоро мне удалось утолить эту жажду. Теперь все встало на свои места. Анна показала мне, как надо управляться с гранатами — весьма странными фруктами — и апельсинами. Апельсин был кислый и освежающий на вкус, ничего похожего я никогда не пробовал. Мне не с чем было его сравнить, разве что со сливовым соком с примесью кислицы — но нет, слишком мало общего. Апельсин — это нечто совсем иное, принадлежащее только здешним краям. Дома он был бы совершенно не к месту.
И священник, и староста селения говорили лишь на греческом и ломаном венецианском диалекте, так что мы вполне безопасно могли болтать по-английски. Я надеялся, что греки примут его за фламандский. И сходил с ума от нетерпения, но очень не хотел, чтобы это было всем заметно.
— Ну, что дальше? — наконец спросил я у капитана, который сидел слева от меня, рассеянно накалывая виноградины на кончик своего кинжала и отправляя их в рот.
— Ты сам знаешь.
— Мы нашли ее.
— Кажется, и впрямь нашли.
— Я уверена в этом, — добавила Анна, потянувшись за жареной куропаткой.
— Так уж уверена? — Капитан приподнял одну бровь.
— О да! Тому есть доказательства. Вы видели крест у нее на груди? В него вделана золотая монета, римский солид. К вашему счастью, у меня глаза, как у совы — в темноте все видят. На монете изображен Валентиниан Третий — император Западной Римской империи с 425 по 455 год, а Аттила разграбил Кельн… в 453-м, не так ли?
— Не имею понятия. Леди Элени, вы просто чудо! — воскликнул капитан.
— Просто я получила кое-какое образование, — улыбнулась она.
— Значит, это действительно… — Я с трудом сглотнул. — Это та, которую мы надеялись отыскать?
— Кажется, да, — кивнул Жиль.
— Однако… я что-то туго соображаю, прошу сделать скидку на это. Я думал, что святая Урсула и ее девственницы — это миф. Я хочу сказать — так считает большинство образованных людей…
— А как же следы, которые откопал Адрик?
— Ну, это, несомненно, позднейшая подделка. Результат суеверия.
— Тогда что мы тут делаем? — спросил Жиль с набитым пирожным ртом.
— Я думал, вернее, предполагал, что мы воспользовались этой древней ерундой, чтобы поставить нашему заказчику то, что он ожидает получить, — усохшие мощи сомнительного происхождения. Доказательством их подлинности послужит тот факт, что мы забрали их именно отсюда. Но эта дама вполне может быть сами знаете кем. Только не понимаю, как она тут оказалась.
— На этот вопрос я попробую ответить, — заметил капитан. — Возьми еще вина. Ну так вот, все получилось, как и думал Адрик. В подобных случаях, когда существует известная легенда, которая и представляется не более чем легендой, можно предположить, что не бывает дыма без огня. Одиннадцать тысяч дев? Конечно, вздор! Одиннадцать дев? Вполне возможно, однако слишком уж притянуто за уши. Слишком благочестиво. Девица по имени Урсула, которую убили вместе с парочкой подруг? Такое случается сплошь и рядом, особенно если вокруг полно гуннов. Помните, в найденном Адриком письме нет ни слова о девственницах и даже не упоминается имя Урсулы. Я полагаю, как и Адрик, что эта сами знаете кто, как вы ее называли, была дочерью или племянницей, или кузиной — может, даже любовницей — того легионера, который привез сюда тело. Он, вероятно, занимал достаточно высокий пост, может, был сенатором или консулом — об этом свидетельствует гроб, в который ее уложили. Если вспомнить про усилия, которые ему пришлось затратить на доставку тела сюда, через такие расстояния, едва ли стоит сомневаться, что и в Кельне он оставил какой-то знак в ее честь. Может, каменную плиту с выбитыми на ней именем и датой смерти, может, даже с изложением того, как она умерла. Плиту позднее нашли и связали с историей Урсулы, которая к тому времени уже стала известной. Я даже готов считать, что эта — сами знаете кто — единственная реальная вещь во всех мифах об Урсуле и, вполне возможно, именно с нее все и началось. Вот так. Годится?
— Должен признать, все очень хорошо сходится.
Да, тут все вполне логично сходилось, какой бы невероятной ни казалась эта история. Я выпил еще немного вина и съел несколько маленьких жареных птичек, очень вкусных, хрустящих, пропитанных оливковым маслом и пряными травами. Обсасывая очередную косточку, я понял, почему на Коскино почти не слышно пения птиц. Я потянулся было еще за одной — дроздом, а может, жаворонком, — когда веселые разговоры вокруг вдруг разом смолкли. Я обернулся и увидел, что на огороженную стенами поляну вышли три человека. И один из них сразу показался мне знакомым.
Судя по одежде, это были явные франки: свободные рубахи и штаны в обтяжку, как носят в Святой земле, длинные котты, перетянутые поясами на талии. Котты были синие с вышитыми на них белыми гончими. У двоих головы покрывали широкополые соломенные шляпы, как у паломников. А третий, бывший, кажется, у них за главного, шел с непокрытой головой, и я, как во сне, увидел лицо из своего прошлого. Пытаясь вспомнить, кто это, я чувствовал себя так, словно меня затягивает в водоворот, полный отвратительных призраков былого. И вспомнил. Это был Том, паж епископа Бейлстера. Я ошалело смотрел на него — этого человека здесь попросту не могло быть! Но он был здесь. Мои спутники тоже обратили внимание на пришельцев, и я заметил, что Жиль медленно опустил руку на колени, где лежал его меч. Все мы — кроме Анны, чье оружие было хорошо запрятано, — отцепили свои мечи из уважения к святой, и они лежали кучей под деревьями, охраняемые деревенскими ребятишками. И я с облегчением отметил, что у этих франков не заметно никакого оружия. Но в первый раз в жизни ощутил себя практически голым без привычного Шаука на поясе. Троица остановилась и стала оглядываться вокруг, видимо, запыхавшись от крутого подъема. Но они ведь пришли сверху, с горы. Вероятно, пересекли весь остров. Между тем они не видели нас — мы сидели в тени часовни. Я незаметно наклонился к капитану и прошептал:
