Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров
Анна точила свой меч. Димитрий крутил точильный камень, но к клинку она не позволила бы прикоснуться никому. Меч был небольшой, обоюдоострый, постепенно заострявшийся к угрожающе суживающемуся кончику. Я не видел его обнаженным с самого Бордо, где она распорола им горло наемнику Бенно.
— Этот черкесский клинок называется «кама», — сказала Анна. — Подарок моего учителя фехтования. Я умею драться длинным мечом, но мне никогда не попадался достаточно легкий. Черкесы все еще куют свои мечи на римский манер — короткими, так что когда он со мной, я чувствую себя ближе к собственным предкам.
Удовлетворенная наконец остротой лезвия, она протерла изукрашенный клинок промасленной тряпкой, так что волнистые узоры булатной стали заструились в лучах солнца, как чистейшая вода. Я же отдал точить свой меч Димитрию — никогда не был особенно взыскателен и не стремился к совершенству.
— Дай-ка мне, — вмешалась Анна. Оружейник протянул ей мой клинок. — Хорошее лезвие.
Я кивнул. Жиль подобрал его для меня, достав из какого-то таинственного уголка в трюме однажды утром, когда мы подходили к Бордо. Клинок был немного короче обычного, широкий у рукояти и суживающийся к концу.
— Это нынешний стиль такой, — пояснил он мне. — Видишь: им можно и рубить, и колоть, и просто резать. Ты привык к ножу, к кинжалу, так что этот подойдет тебе больше, чем какой-нибудь грубый тесак или секач. У меня такой же, у капитана тоже. Пусть он хорошо тебе служит. — Я попробовал, как меч лежит в руке. Крестовина представляла собой перевернутый полумесяц, рукоять оплетала крученая проволока, а стальная головка была в форме восьмигранной сферы, заостренной, как лесной орех, и каждую ее грань украшала насечка в виде серебряного цветка. Вчера вечером мне очень нравилось ходить с этим мечом на перевязи. Он был красив, но предназначен для конкретного дела. Он уже помог мне убить одного человека, и, вероятно, очень скоро я вновь обращусь к его услугам.
— Это французский меч, — пожал я плечами. — Кажется, новомодный образец.
— И кажется, — она явно меня передразнивала, чуть приподняв брови, — ты умеешь с ним обращаться.
Я действительно умел — в определенной мере. К нынешнему времени я уже много часов провел в фехтовальных игрищах, которые Димитрий устраивал в любой погожий день. Некоторые из нас и в самом деле являлись опытными бойцами, другие просто яростными и дикими. У них было чему поучиться. Павлос, обучавшийся у варягов, мог, вероятно, срубить усы пролетающему мотыльку; он научил меня многим тонкостям работы кистью и всем позициям. От Хорста, с другой стороны, я научился засаживать противнику в лицо головкой рукояти, одновременно пиная его коленом в яйца. И уже знал, что чувствуешь, когда убиваешь человека. В этом печальном смысле по крайней мере я был ровней любому на борту и даже женщине, которая сейчас точила мой клинок, высекая искры.
— Ну, это как посмотреть, — ответил я ей.
Через полчаса мы должны были сойти на берег и отправиться процессией к гробнице святой. Это будет наш разведочный поход. Потом, позже, мы вернемся и сделаем то, для чего сюда прибыли. А пока нарядились в лучшие одежды. Анна забрала волосы в золотую сетку и надела то самое платье, которое я видел на ней в Бордо. Я же вырядился в лучшие венецианские шелка и, надеюсь, отдал им должное: Димитрий здорово повозился с иголкой и ниткой, и кому бы они раньше ни принадлежали, теперь сидели на мне так, словно их кроил императорский портной. Я забрал свой меч, наточенный так, что им можно было бриться. Он с шорохом опустился в ножны. Собственный клинок Анна хорошо спрятала: зачем это благородной даме идти в гробницу вооруженной? Да и всем нам, коли на то пошло. У меня внутри была какая-то пустота, но не от страха.
Анна наблюдала за мной.
— Что-то ты нынче захандрил с утра, — сказала она. — Отчего это?
Я пробормотал что-то насчет угрызений совести.
— Такая у нас теперь работа! — резко возразила она. — Или ты вдруг уверовал в эту святую Тулу?
— Нет, но…
— Но старые привычки умирают трудно, не так ли? Ну вот и пусть умирают. Эти люди… это мой народ, Петрок! Они полны жизни, переполнены ею. А ты волнуешься из-за того, что мы украдем у них нечто мертвое. Знаешь, когда мне рассказали, как франки разграбили Византию и украли все священные реликвии, я была просто счастлива. Всегда ненавидела священников и все их заклинания и молитвы, а больше всего — эти вот древние кости. Они держат нас во тьме. Ничего такого уж скверного мы не делаем — просто освобождаем этих людей от необходимости поклоняться древнему трупу.
— Ну, если все пройдет гладко, они и не узнают, что этот древний труп исчез, так что, мне кажется, ты не совсем права.
Анна отмахнулась, как обычно делала, словно отбрасывая раздражающие ее слова.
— Но мы-то знаем, что их дражайшая святая Тула действительно исчезнет отсюда, и в этом-то все и дело.
Спорить было бесполезно. Передо мной стояла вооруженная принцесса, которая в этом качестве вовсе не обязана мыслить и говорить логически. По крайней мере она со мной разговаривала.
В качестве почетных гостей мы отправились к гробнице святой Тулы на двух искусанных мухами ослах, чью шкуру сплошь покрывали шишковатые выступы. Это было самое лучшее, что могли предложить местные пейзане. Деревянные седла насадили на бедных животных, как небольшие крыши. Мне пришлось усесться в это седло, выступавшее ребром, которое лишь с натяжкой можно было назвать не слишком острым, будто его изготовитель решил привнести в свое изделие некий элемент роскоши и в качестве последнего штриха слегка обработал самым тупым напильником. Дорога оказалась длинной, тропинка крутой и извилистой, и прежде чем мы выбрались из селения, я уже чувствовал себя святым Симоном Зилотом, которого язычники распиливают надвое. Господь один ведает, как Анне удавалось держаться в седле, сидя боком. Но ослы — это честь, и было бы подозрительным, если бы мы от них отказались. Вот так мы и ехали, забираясь все выше и выше, предводительствуемые жизнерадостным священником с увенчанным крестом посохом и сопровождаемые десятком наиболее презентабельно одетых членов команды, а также, кажется, всем населением Лимонохори, облачившимся во все самое лучшее.
День был просто великолепный и дьявольски жаркий. Тропа вилась между высоких каменных стен, загораживавших сады и огороды, а также многочисленные виноградники. Лозы, тяжело обвисающие под тяжестью незрелого винограда, перевешивались через серый камень ограды. Мы взбирались по грубо вымощенной булыжниками дороге, потом по широким ступеням, вырубленным — кто знает, сколько столетий назад? — в самой горе. Насекомые жужжали и звенели. На нас садились крупные кузнечики, я таких никогда не видел, Под их темно-коричневой броней скрывались крылышки — ярко-красные или синие. Мухи осаждали уши наших ослов, но вскоре переключились на нас, впиваясь в покрытую потом плоть. Я слишком быстро осушил флягу с водой, и смотреть, как Анна изредка прикладывается к своей, было сущей пыткой. Я уже опасался, что, когда мы наконец доберемся до гробницы, и сам воистину превращусь в святого мученика. Может, местные и примут мое изувеченное ослом тело вместо святой Тулы.
