Александр Дюма - Три мушкетера. Часть 2
— Она уже наказана, ваша светлость.
— А кто же наказал ее?
— Мы.
— Она в тюрьме?
— Она умерла.
— Умерла? — повторил кардинал, не веря своим ушам. — Умерла? Так вы сказали?
— Три раза пыталась она убить меня, и я простил ей, но она умертвила женщину, которую я любил. Тогда мои друзья и я изловили ее, судили и приговорили к смерти.
Д'Артаньян рассказал про отравление г-жи Бонасье в Бетюнском монастыре кармелиток, про суд в уединенном домике, про казнь на берегу Лиса.
Дрожь пробежала по телу кардинала — а ему редко случалось содрогаться.
Но вдруг, словно под влиянием какой-то невысказанной мысли, лицо кардинала, до тех пор мрачное, мало-помалу прояснилось и приняло наконец совершенно безмятежное выражение.
— Итак, — заговорил он кротким голосом, противоречившим его суровым словам, — вы присвоили себе права судей, не подумав о том, что те, кто не уполномочен наказывать и тем не менее наказывает, являются убийцами.
— Ваша светлость, клянусь вам, что у меня ни на минуту не было намерения оправдываться перед вами! Я готов понести то наказание, какое вашему высокопреосвященству угодно будет наложить на меня. Я слишком мало дорожу жизнью, чтобы бояться смерти.
— Да, я знаю, вы храбрый человек, — сказал кардинал почти ласковым голосом. — Могу вам поэтому заранее сказать, что вас будут судить и даже приговорят к наказанию.
— Другой человек мог бы ответить вашему высокопреосвященству, что его помилование у него в кармане, а я только скажу вам: приказывайте, ваша светлость, я готов ко всему.
— Ваше помилование? — удивился Ришелье.
— Да, ваша светлость, — ответил д'Артаньян.
— А кем оно подписано? Королем?
Кардинал произнес эти слова с особым оттенком презрения.
— Нет, вашим высокопреосвященством.
— Мною? Вы что, с ума сошли?
— Вы, конечно, узнаете свою руку, ваша светлость.
Д'Артаньян подал его высокопреосвященству драгоценную бумагу, которую Атос отнял у миледи и отдал д'Артаньяну, чтобы она служила ему охранным листом.
Кардинал взял бумагу и медленно, делая ударение на каждом слове, прочитал:
«Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства.
5 августа 1628 года.
Ришелье».
Прочитав эти две строчки, кардинал погрузился в глубокую задумчивость, но не вернул бумагу д'Артаньяну.
«Он обдумывает, какой смертью казнить меня, — мысленно решил д'Артаньян. — Но, клянусь, он увидит, как умирает дворянин!»
Молодой мушкетер был в отличном расположении духа и готовился геройски перейти в иной мир.
Ришелье в раздумье свертывал и снова разворачивал в руках бумагу. Наконец он поднял голову, устремил свой орлиный взгляд на умное, открытое и благородное лицо д'Артаньяна, прочел на этом лице, еще хранившем следы слез, все страдания, перенесенные им за последний месяц, и в третий или четвертый раз мысленно представил себе, какие большие надежды подает этот юноша, которому всего двадцать один год, и как успешно мог бы воспользоваться его энергией, его умом и мужеством мудрый повелитель.
С другой стороны, преступления, могущество и адский гений миледи не раз ужасали его. Он испытывал какую-то затаенную радость при мысли, что навсегда избавился от этой опасной сообщницы.
Кардинал медленно разорвал бумагу, так великодушно возвращенную д'Артаньяном.
«Я погиб!» — подумал д'Артаньян.
Он низко склонился перед кардиналом, как бы говоря:
«Господи, да будет воля твоя!»
Кардинал подошел к столу и, не присаживаясь, написал несколько строк на пергаменте, две трети которого были уже заполнены: затем он приложил свою печать.
«Это мой приговор, — решил про себя д'Артаньян. — Кардинал избавляет меня от скучного заточения в Бастилии и от всех проволочек судебного разбирательства. Это еще очень любезно с его стороны».
— Возьмите! — сказал кардинал юноше. — Я взял у вас один открытый лист и взамен даю другой. На этой грамоте не проставлено имя, впишите его сами.
Д'Артаньян нерешительно взял бумагу и взглянул на нее. Это был указ о производстве в чин лейтенанта мушкетеров. д'Артаньян упал к ногам кардинала.
— Ваша светлость, — сказал он, — моя жизнь принадлежит вам, располагайте ею отныне! Но я не заслуживаю той милости, какую вы мне оказываете: у меня есть три друга, имеющие больше заслуг и более достойные…
— Вы славный малый, д'Артаньян, — перебил его кардинал и дружески похлопал по плечу, довольный тем, что ему удалось покорить эту строптивую натуру. — Располагайте этой грамотой, как вам заблагорассудится.
Только помните, что, хотя имя и не вписано, я даю ее вам.
— Я этого никогда не забуду! — ответил д'Артаньян — Ваше высокопреосвященство может быть в этом уверены.
Кардинал обернулся и громко произнес:
— Рошфор!
Кавалер, который, вероятно, стоял за дверью, тотчас вошел.
— Рошфор, — сказал кардинал, — перед вами господин д'Артаньян. Я принимаю его в число моих друзей, а потому поцелуйтесь оба и ведите себя благоразумно, если хотите сберечь ваши головы.
Рошфор и д'Артаньян, едва прикасаясь губами, поцеловались; кардинал стоял тут же и не спускал с них бдительных глаз.
Они вместе вышли из комнаты.
— Мы еще увидимся, не так ли, милостивый государь?
— Когда вам будет угодно, — подтвердил д'Артаньян.
— Случай не замедлит представиться, — ответил Рошфор.
— Что такое? — спросил Ришелье, открывая дверь.
Молодые люди тотчас улыбнулись друг другу, обменялись рукопожатиями и поклонились его высокопреосвященству.
— Мы уже стали терять терпение, — сказал Атос.
— Вот и я, друзья мои! — ответил д'Артаньян. — Я не только свободен, но и попал в милость.
— Вы нам расскажете все?
— Сегодня же вечером.
Действительно, в тот же вечер д'Артаньян отправился к Атосу и застал его за бутылкой испанского вина — занятие, которому Атос неукоснительно предавался каждый день.
Д'Артаньян рассказал ему все, что произошло между ним и кардиналом, и, вынув из кармана грамоту, сказал:
— Возьмите, любезный Атос, она принадлежит вам по праву.
Атос улыбнулся своей ласковой и очаровательной улыбкой.
— Друг мой, для Атоса это слишком много, для графа де Ла Фер, — слишком мало, — ответил он. — Оставьте себе эту грамоту, она ваша. Вы купили ее, увы, дорогой ценой!
Д'Артаньян вышел от Атоса и вошел в комнату Портоса.
Он застал его перед зеркалом; облачившись в великолепный, богато расшитый камзол, Портос любовался собой.
