Мика Валтари - Императорский всадник
В поэты я не годился, это я понял уже давно. Беспристрастно рассказать о мятеже горцев в подробном докладе я тоже не мог, поскольку не хотел выставлять в невыгодном свете царя Киликии и проконсула Сирии. Я вспомнил многочисленные греческие приключенческие истории, которые читал у Силана, убивая время, и решил описать свое пребывание у разбойников в грубовато-комическом духе и изобразить смешные стороны моего плена, ограничившись лишь несколькими фразами о перенесенных страданиях.
Много дней подряд я был так поглощен работой, что иногда даже забывал поесть. Я полагаю, мне удалось освободиться от гнетущих воспоминаний о моем заключении, с шуткой перепрыгивая через них.
Как раз когда я дописывал последние строки, я получил из Рима ошеломляющую весть о том, что у Британника во время обеда примирения в кругу императорской семьи случился жесточайший припадок. Его тотчас отнесли к нему в покои, где он вскоре и умер. Никто не мог даже и предположить, что на этот раз все так обернется: ведь обычно он легко оправлялся от своих припадков.
Вспомнив повадки родственников, привыкших заметать кровавые следы преступлений, Нерон той же холодной зимней ночью велел сжечь тело Британника на Марсовом поле и поместить его прах без всякой поминальной речи и траурной процессии в мавзолей Божественного Августа. Сенату же и народу он объявил, что отныне связывает все свои надежды и чаяния только с заботой об отечестве, хотя и понимает, что теперь, когда он внезапно потерял горячо любимого брата, на чью поддержку всегда мог рассчитывать, управлять Римом ему будет нелегко.
Человек охотно верит тому, чему хочет верить. . Потому поначалу я не почувствовал ничего, кроме огромного облегчения. Внезапная смерть Британника удачно, на мой взгляд, развязала все узлы. Агриппина, скажем, не сможет больше ссылаться на Британника, если ей снова взбредет в голову порицать Нерона за его неблагодарность, и призрак гражданской войны растворится в воздухе.
И все-таки в глубине души меня обуревали сомнения, от которых я, сколько ни старался, никак не мог избавиться. Оттого-то я решил не возвращаться в Рим и оставаться в Цере, хотя дел у меня там не было и мне предстояло погибать от скуки. Я слышал, что огромное состояние, унаследованное Нероном от Британника, он раздал своим друзьям и влиятельнейшим сенаторам, и это давало основания думать, что подачками, которые он так щедро разбрасывал вокруг себя, император хотел купить расположение окружающих. Нет, я не желал и черепка из этого наследства.
Когда в начале года я все же вернулся в Рим, то узнал, что Нерон, окружив Агриппину почетной стражей, приказал ей покинуть дворец и переселиться в полуразвалившийся дом Антонии, покойной матери Клавдия. Там он время от времени навещал ее, но всегда со свитой, присутствие коей вынуждало Агриппину сдерживать свой гнев.
Агриппина приказала воздвигнуть в честь Клавдия храм на Целии, и работы уже начались. Однако Нерон внезапно распорядился разобрать леса и заявил, что этот земельный участок нужен ему для других целей. (У него и впрямь были грандиозные планы по расширению дворца.) В результате Агриппина лишилась возможности отправлять свою должность жрицы храма Клавдия. От тетушки Лелии я узнал, что она опять одинока, как в свои самые тяжелые времена, когда была жива Мессалина.
Тит Флавий, сын Веспасиана, друг и верный соратник Британника, и сам заболел в день той роковой трапезы, когда с Британником случился припадок, повлекший за собой его смерть. Я решил навестить Тита, поскольку был отлично знаком с его отцом. Впрочем, виделись мы редко, ибо я входил в круг приближенных Нерона.
Тит был еще бледен и слаб и недоверчиво глядел на меня, неожиданно появившегося у него с подарками. Резкие черты лица, подбородок и нос красноречиво свидетельствовали об этрусских корнях Флавиев. Этот подросток удивительно походил на этрусские надгробные статуэтки, а поскольку я только что приехал из Цере, то не заметить этого сходства попросту не мог.
Я сказал ему:
— Видишь ли, сразу после сатурналий я уехал в Цере и писал там историю о разбойниках, которую потом, быть может, переделаю в пьесу. Оттого я не знаю, что тут в точности происходило, хотя и слышал много разных отвратительных слухов. Даже мое собственное имя связывают с внезапной кончиной Британника. Ты достаточно хорошо знаком со мной, чтобы не подозревать ни в каких злодеяниях. Скажи мне правду. Как умер Британник?
Тит безбоязненно встретил мой взгляд и ответил:
— Британник был моим лучшим и единственным другом. Когда-нибудь я установлю среди изваяний Божественных на Капитолии его золотую скульптуру. Лишь только я выздоровлю, я отправлюсь к отцу в Британию.
Он умолк, но вскоре продолжил:
— Во время той трапезы я сидел рядом с Британником. Нерон не позволил нам, детям, возлежать на ложе у стола. Был холодный вечер, и потому мы пили горячие напитки. Виночерпий Британника налил ему в чашу такого горячего вина, что даже обжег себе язык, когда снимал пробу. Тогда Британник велел долить немного холодной воды, сделал глоток — и тут же потерял дар речи и ослеп. Я взял его чашу и принюхался; в то же мгновение у меня закружилась голова, перед глазами все поплыло, и меня вырвало. С тех пор я болен и наверняка бы тоже умер, если бы сразу не исторг из себя яд.
Я не верил своим ушам.
— Ты действительно думаешь, что он был отравлен, а ты сам вдохнул ядовитые пары? — спросил я.
Тит серьезно посмотрел на меня и ответил:
Я не думаю, я знаю. Не спрашивай меня, кто это сделал, но только не подозревай Агриппину, потому что она сама страшно испугалась, когда все это случилось.
Если твои слова правдивы, то я все же склонен винить как раз Агриппину. Значит, можно поверить и в то, что она и впрямь отравила Клавдия, как продолжает утверждать молва…
В миндалевидных глазах моего собеседника мелькнуло участие.
О боги, да ты сама наивность! — воскликнул он. — Да все римские собаки собрались вокруг нее и завыли, как по покойнику, едва она ступила на Форум после того, как преторианцы выкликнули Нерона императором.
Власть куда опаснее, чем я думал, — сказал я.
Сколь бы ни были умны советники, бремя власти слишком тяжело, чтобы нести его в одиночку, — кивнул Тит. — Ни один из повелителей Рима еще не устоял перед соблазном использовать ее лишь себе во благо. Я долго болел, так что у меня хватило времени для размышлений, и все же я склонен доверять людям. Я и о тебе хочу думать хорошо — недаром же ты пришел ко мне, чтобы честно спросить об истине. Конечно, человек может притвориться, однако мне не кажется, что тебя послал Нерон, желающий выведать у меня, что я думаю о смерти своего лучшего друга. Я знаю императора. Он полагает, будто подкупом заставит всех своих приятелей забыть о происшедшем… он и сам хотел бы забыть об этом. Смотри, я держал наготове нож на тот случай, если бы ты попытался причинить мне вред.
