Кристиан Жак - Запретный город
Панеб всегда относился к нему с недоверием. И потому, стоя, скрестив руки на груди, перед закрытыми воротами мастерской, он был готов к неминуемому столкновению.
— Не пускаешь меня, Унеш?
— Вовсе нет.
— Я теперь полноправный член артели! Ну-ка пусти.
— А не хочешь ли узнать еще кое-какие тайны ремесла?
Панеб смерил Унеша Шакала взглядом, любопытным и недоверчивым одновременно.
— Одни учатся ремеслу в мастерских. Я предпочитаю иные места. Давай за мной, если не боишься.
Жар и не подумал трусить. Унеш шагал быстро, едва ли не бежал. Когда пески кончились, они пересекли поле, засеянное хлебами, и углубились в камышовые заросли на самой кромке канала.
— А теперь ложись-ка на живот и замри, — скомандовал он.
Панеб устроился по правую руку от рисовальщика. Комары так надоели ему, что пришлось обмазаться грязью. Вот мимо них проскользнула водяная змея.
— Гляди в оба, — посоветовал Унеш.
Панеб восхищенно уставился на ибиса: птица двигалась с таким изяществом, что можно было подумать, будто она разучивает какой-то замысловатый танец.
— Что видишь?
— Какая правильная походка… Ровный шаг.
— Шаг ибиса всегда равен одному локтю. Ибис — воплощение Тота, и он дал нам основную меру, которая начертана на предплечье бога. Слово локоть, иначе «мех», означает также «думать», «размышлять», «доводить до конца», и знание локтя позволит тебе постичь законы вселенной. А теперь можешь возвращаться в мастерскую.
Панеб Жар навсегда запомнил тот миг, когда ему была поведана история локтя, той самой меры, которой бог Тот измерил землю. Он быстро усвоил, что локоть делится на семь ладоней и двадцать восемь перстов. Когда же мастер вручил ему маленький складной локоть и сказал, что этот инструмент теперь его и Панеб будет пользоваться им в своей работе, юноша был счастлив, почувствовав себя хозяином великого сокровища.
Интересно получается: одна из важнейших тайн творчества и творения кроется в теле ибиса. Значит, Панеб раньше только глазел на эту птицу, а ничего не видел. Он понял, что боги непрестанно являют себя и, если открыть пошире глаза и уши, можно прочесть или услышать их послания.
Рисовальщики к нему относились теперь по-другому. Гау Точный читал наставления тем же бесстрастным голосом, но уже не цедил слова сквозь зубы, Паи Доброхлеб и вовсе охотно помогал новому товарищу, а Унеш Шакал обучал его работе с красками и цветом. Под руководством трех опытных мастеров Панеб с легкостью усваивал жесткие профессиональные правила, против которых его вспыльчивая натура, казалось бы, должна была бунтовать.
Каждый вечер, прежде чем покинуть мастерскую, он наводил в ней чистоту, хотя никто ему не велел, Прибравшись, уходил домой не сразу, а лишь нарисовав на куске известняка колесницу, собаку или идущего человека и разбив затем свой набросок на тысячу кусочков. Настанет день, верил Панеб, и его рука будет вырисовывать такие фигуры без запинки, без нужды в поправках и повторах.
Когда он выходил, уже стемнело. На пороге мастерской он столкнулся с Собеком.
— Мастером становишься, Панеб.
— А тебе завидно?
— Какой же ты все-таки задира. Нельзя так, мой мальчик, — такое поведение до добра не доведет.
— Мне грозит начальник стражи?
И Панеб скорчил рожу. Казалось, драки не миновать.
— Мы с тобой не очень-то ладим, — произнес наконец Собек. — Но, по-моему, ты врать не станешь.
— Вздумаешь обвинять меня во лжи — пожалеешь.
— Ну так скажи мне правду: это ты тогда убил одного из моих подчиненных в горах?
— Да ты рехнулся!
— Значит, говоришь, не твоя работа?
— Я тебе уже сказал!
— Я тебя подозревал. Но думаю, что, скорее всего, ты не врешь.
— Попробуй только подозревать… Я ж тебе башку разобью, Собек.
— Тогда тебя схватят и посадят… Ты уж работай себе. Да получше.
«Не он это», — думал Собек, уходя от рисовальщика. Но он не раскаивался в своем поступке. С Панебом прояснилось, значит, остается след, о котором он хотел бы забыть: Абри. Главный управитель западного берега.
Сунуться туда… И нубиец не то что про служебный рост забудет, а, чего доброго, и костей не соберет. Только вот совесть мучила… не может он вести себя как подлый трус.
Нефер с Ясной лежали обнявшись на террасе своего дома до тех пор, пока зной не стал совсем уж непереносимым. После ночи любви они уснули в объятиях друг друга, и оба видели во сне тот самый день, когда суд Места Истины признал совершенной статуэтку Маат, созданную Молчуном. Фигурка была помещена в сокровищницу храма.
Став ваятелем «Дома Золота», Нефер отныне должен был посвятить себя созданию статуй. Используя все полученные за годы ученичества знания, он сможет по-настоящему вдохнуть в камень жизнь и наполнить свои творения светом. Первым делом он изваяет статую писца Рамосе, склоненного над свитком, дабы юные подмастерья имели перед глазами достойный образец для подражания.
Ведунья сидела перед своим домом на самом солнцепеке. Что-то невиданное… Ясна забеспокоилась: уж не заболела ли она? Но целительница заговорила, и голос ее звучал очень спокойно.
— Не хочу никого сегодня принимать. Заменишь меня?
— Там, где смогу. Я постараюсь… Вы не заболели?
— Мне придется провести весь день в храме. Я попробую умилостивить Сохмет, неумолимую богиню-львицу.
— Селению грозит опасность?
— Да, Ясна, Страшная опасность.
72
Нефер встревожился.
— «Страшная опасность»… И что, ведунья больше ничего не сказала?
— Нет, — ответила Ясна. — Сказала только это и ушла в храм.
— Нет у ведуньи обычая говорить без причины… А раз уж она собралась молиться львиной богине, то опасность и в самом деле серьезная.
— А откуда? Как думаешь?
— Не знаю… Понятия не имею, откуда беды ждать. Селение под защитой Рамсеса Великого, и никто не осмелится выступить против его власти.
У Ясны вообще не было на это счет никаких догадок, но она точно знала, что ведунья — истинная провидица и она не могла обмануться в своих предчувствиях. Но как воевать с опасностью, природа которой неведома?
В дверь постучали. Это был Каро Угрюмец.
— Начальник артели желает видеть Нефера… Срочно.
Перед домом Неби толпились собратья из правой артели. Молчун вошел как раз тогда, когда из спальни мастера выходила ведунья.
— Истекают последние мгновения его жизни, — сообщила она. — Поторопись.
Известие поразило всех присутствовавших. Неби был человеком в летах, и старость, похоже, перестала щадить его. Какой же он был крепкий, — казалось, его ничто не возьмет. И вот сгорел в одночасье.
