Рахим Эсенов - Тени «Желтого доминиона»
– Вы, товарищ Колодин, не заговаривайтесь, – перебил Стерлигов. – Оскорблять не имеете права!
– Неужто правда, оскорбление? – Колодин повернулся лицом к залу. – Ваши поступки говорят о том, что вы, товарищ Стерлигов, скажу, человек несознательный… Быть грамотеем ума великого не требуется, а вот хорошим товарищем, настоящим командиром да еще и отцом для бойцов, строгим, справедливым, – это, скажу, вам не удалось. С Шаммы-агой, этим уважаемым человеком, вы обходились как с мальчишкой, помыкали, будто денщиком. Вспомните, я ведь тоже предлагал разбить наш отряд на две группы и гнать басмачей без передыху. А вы, товарищ Стерлигов, все кочевряжились, дескать, давайте сначала золотом завладеем. А мне кажись, тут дело-то было совсем не в золоте. Сам товарищ Стерлигов, скажу, не очень верил, что у басмачей есть золото.
– Товарищ Горбунов, – перебил Стерлигов, обращаясь к председательствующему, – оградите, прошу вас, меня от подобных оскорблений. Мои революционные заслуги…
– Каждый вправе высказать свое мнение, – спокойно заметил председательствующий. – Наберитесь, пожалуйста, терпения, не перебивайте ораторов, – и, кивнув Колодину, добавил: – Продолжайте.
– Если б тогда товарищ Стерлигов, – продолжал Колодин, – разбил наш отряд на две группы, то Эшши-хан не напал бы на Ярмамед… Скажу, положа руку на сердце… Тут и мы маху дали, не настояли на своем. Да и поздно поняли, что к чему. А разобрались – что после драки-то кулаками махать? Стерлигову же поперек слова не скажи. Скажешь, белый свет покажется не мил. В характере товарища Стерлигова, скажу, есть одна черта: никому не верит, кроме себя… Да ништо так можно? У Дахлы мы наскочили на басмаческое становище. Бандитов было человек тридцать – сорок. Завидели они нас – и деру, оставили впопыхах оружие, верблюдов, имущество… Мы в погоню, но командир запретил преследовать противника. За две недели мы ни с кем не вступили в бой, а товарищу Стерлигову хоть бы хны, лишь бы с врагом не встречаться. Неужто такой осторожный? И еще один факт перескажу. Басмачи, я уже говорил, в суматохе побросали много оружия. Я предлагал раздать его краснопалочникам – встречались нам в пути боевые ребята, видать, голь перекатная, бедняки… К нам обращались два председателя аулсоветов, просили вооружить краснопалочников… Так командир отказал им. Вступился я за них, так он меня оборвал: «Не твоего ума дело!.. Не верю я этим чучмекам. Все они – басмачи». После, когда уже возвращались на Ярмамед, командир говорит мне: давай, мол, в рапорте командованию укажем, что оружие, дескать, в бою добыли…
Зал возмущенно загудел; председательствующий, призывая к порядку, зазвонил в колокольчик, затем о чем-то пошептался с сидевшим рядом Чары Назаровым и предоставил слово Герте.
– Наш поход я представляла, – заговорила Герта, заливаясь густой краской, – очень тяжелым и трудным. А он оказался чем-то вроде прогулки. Вот только, оказывается, во время этой прогулки лилась кровь наших товарищей. Все мы знали, что через четыре дня должны были вернуться на Ярмамед. Не хватило у нас настойчивости, чтобы убедить командира. Заставить его, наконец. Правда, в Красной армии дисциплина, слово командира – закон… Мне трудно судить в военных вопросах и за две недели тоже трудно составить о человеке полное представление. Но то, что у товарища Стерлигова есть любимчики и нелюбимчики…
– Вам, товарищ лекпом, грешно на меня обижаться, – снова не утерпел Стерлигов.
– А я и не обижаюсь на вас, – мило улыбнулась Герта. – Кстати, командир не обходил меня вниманием, даже чрезмерным, мне было просто неудобно порою… Мне обидно за тех, которые ни за что ни про что попали к вам в немилость. Вы ведь можете невзлюбить человека только за то, что к нему с уважением относится, например, Бегматов или Таганов. Или вы почему-то делили людей на своих и тагановских. Вы сами так порождали рознь в отряде. Но я знаю, что те, кого вы считаете своими, осуждают вас, но не могут набраться смелости сказать вам это в лицо… И потом, мне не нравится ваша двойственность. Не мужская это черта! Людям в глаза вы говорите одно, а за глаза – другое…
– Герта, вы скажите про нож, – подал из зала реплику рослый кавалерист со знаками отличия отделенного командира.
– Вот вы сами и скажите, – бросил из президиума Касьянов.
– И скажу. – Командир отделения вышел на трибуну и, сильно окая, заговорил: – Ночью мы наткнулись на чабанский кош, подумали – басмачи, окружили. Хотели, как снег на голову, тихо-спокойно. Да кто-то из наших, видать, не то с перепугу, не то от волнения, выстрелил. Опосля на поверку вышло, что сам командир и бабахнул. Смехота одна… Чабаны выскочили, собаки залаяли. Туркменский волкодав собака-то умная, завидит человека с оружием – остережется, не бросится, как дворняга глупая. Ну а наш командир возьми да и пристрели одного пса. Хозяин собаки так горевал… Туркмен своего пса на десяток баранов не променяет. Помню, товарищ Колодин все винился перед чабанами… А товарищу Стерлигову как с гуся вода, будто так и надо. Да, про нож хотел сказать, а припомнилось другое. Так вот… Окружили кош, видим – не басмачи. Стоим каждый на своем месте, ждем команды. А наш командир начал в чабанских шмотках копаться, говорил, что терьяк, ну этот самый опий контрабандный, искал будто… Утром, когда мы отъехали от чабанского коша, товарищ Стерлигов достал из переметной сумы большой туркменский нож с красивой костяной ручкой, пристегнул его к поясу и щеголял, как князь… Вот так-то оно, дорогие товарищи. Негоже чекисту руки свои марать. Мы – надежда народа и его власть, красные воины, чекисты. Советскую власть в Каракумах представляем. Что о нас люди скажут?..
Допоздна затянулось собрание. Выступили многие, хотя желавших высказаться было еще больше. О Стерлигове никто не обмолвился даже единым добрым словом, осудили его все, от рядового красноармейца до командира.
В заключение слово получил Стерлигов. Битый час сбивчиво и сумбурно говорил он о себе, о своих заслугах. Его перебивали из зала репликами, призывали выступать по существу, но председательствующий терпеливо сдерживал не в меру разгорячившихся оппонентов. Серьезность предъявленных Стерлигову обвинений требовала, чтобы тот выговорился.
В зале с каждой минутой становилось шумнее, никто уже не слушал Стерлигова, но звонок председательствующего навел порядок.
– В заключение я хочу задать вопрос и высказать свое мнение, – продолжал Стерлигов. – Надо быть до конца справедливым всем, ко всем и во всем… Стоило ли огород городить с отрядом «Свободные туркмены»? Зачем надо было голову морочить, если он не выдержал игру до конца? Пустая затея. Это во-первых. А во-вторых, почему одним позволительно все, а другим не прощают ни одной, даже мало-мальской ошибочки? Все помнят, как на Ярмамеде однажды ночью весь отряд переполошился. Оказывается, дочь одного кочевника… Наши славные медички Марина и Герта спасли жизнь роженице, ребенку, решительно прогнали бабку-повитуху, не дали восторжествовать старому, знахарству. А вот коммунисты Таганов и Бегматов повели себя иначе… Когда к юрте, где находилась роженица, пришли три кумушки, видать, не слишком чистоплотные, от которых за версту разило кислым молоком, и попросили свершить религиозный обряд, то Таганов согласился, даже отослал отдыхать Марину и Герту. Это ли не двоедушие, это ли не приверженность старым, контрреволюционным обычаям? Все происходило на глазах и с молчаливого согласия нашего уважаемого комиссара Бегматова, наделенного высокими полномочиями представителя Центрального Комитета Коммунистической партии (большевиков) Туркменистана. Почему эти действия не вызывают ничьего осуждения? Почему об этом никто не говорит? Мы должны решительно бороться…
