Дарья Плещеева - Батареи Магнусхольма
— Включайте фонарь — и бежим! — приказал Хорь.
Конечно же он унесся вперед.
Где-то там, поблизости от склада, раздались два выстрела. Потом еще два и три, слившиеся почти в один. Лабрюйер спешил изо всех сил. Вдруг он услышал топот. Навстречу ему несся очень крупный человек. Это мог быть или Штейнбах, или Красницкий. Ни того ни другого нельзя было упускать.
Лабрюйер, вооруженный лишь палкой, отступил за дерево, а когда темная фигура была уже в двух шагах — заступил дорогу.
Руки сами ухватили палку, как учил старый Андрей, сами сделали стремительный выпад, сами перехватили палку иначе и нанесли еще один удар. Лабрюйер и не подозревал, что так хорошо усвоил уроки штыкового боя.
Темная фигура рухнула.
— Леопард, держи его! — раздался голос Барсука.
— Уложил! — крикнул Лабрюйер.
— Другого!
И точно — мимо, на расстоянии шагов в двадцать пробежал человек, тоже крупный, тоже — неопознаваемая фигура.
Треснув свою жертву рукояткой палки по голове, чтобы успокоить надолго, Лабрюйер крикнул:
— Хорь, Барсук, подберите на тропе сукина сына!
И кинулся в погоню.
Но в погоне участвовал еще и третий человек — тонкий и легконогий. Он бежал следом за крупным; обогнав Лабрюйера, спешившего по тропе, которую условно можно было считать параллельной, он схватил крупного за руку и потащил за собой, придавая ему скорости.
— Леопард, дорогу! — крикнул сзади Росомаха. Лабрюйер посторонился, пропуская его, и перешел на шаг — больше бежать не мог. Но Росомаха на бегу звал его — и пришлось, кое-как пробавляясь короткими и почти бесполезными вдохами, продолжать свой неловкий бег.
Дальше было хуже — началась дюна, и ноги вязли в ней, сами ехали назад, расползались, Лабрюйер чуть не шлепнулся на живот, но, ухватившись за куст, потеряв при этом палку, вскарабкался на дюну.
На берегу никого не было. Лишь у начала пирса несколько больших черных лодок вверх дном, возле самой воды.
— Леопард! — отчаянно завопил Росомаха. — Черти б тебя драли!
Чуть ли не за спиной у Лабрюйера заревел мотор, он невольно шарахнулся, и потому пуля, летевшая из черного «мерседеса», его не настигла.
Автомобиль полз по песку, выбираясь на плотную почву.
— Леопард, сюда! — кричал Росомаха. — Уходят же!
Лабрюйер временно перестал понимать, что тут вообще происходит. И откуда орет Росомаха — тоже было непонятно. Несколько секунд спустя он увидел Росомаху, во весь мах бегущего к лодкам. Оказалось, за ними спрятан «Руссо-Балт».
— Сюда! — кричал Росомаха, заводя автомобиль.
— Сюда! — кричал он, выехав на удобное для скорой езды пространство.
Лабрюйер, сбежав с дюны и увязая в сухом песке, подбежал к медленно идущему «Руссо-Балту», на ходу вскочил на подножку и шлепнулся на сиденье — так резко автомобиль рванул вперед.
Глава двадцать третья
«Мерседес», увозивший агентов «Эвиденцбюро», покатил по влажному песку, выбирая самый правильный путь — примерно в четырех аршинах от кромки воды.
— Умные! — крикнул Росомаха. — Ох, только бы бензина хватило!
— Ты можешь их обогнать? — спросил Лабрюйер.
— Могу-то могу — по обычной дороге. А тут — чуть левее, чуть ближе к воде, и ты в мокром песке увязнешь по ступицу, придется лошадьми вытаскивать, а чуть правее — так уже сухой песок, уже скорость теряешь, а то и дюна на тебя поползет… Я эту географию знаю, я тут с Барсуком ездил… Почему, думаешь, строительные материалы сушей доставляют, а не морем? Вот то-то! Эту полосу пляжа черта с два одолеешь!
Пляж был похож на тот, что Лабрюйер видел на штранде, такой же ширины, и вода перед ним — то же бесконечное мелководье.
— Что тут можно сделать? — спросил он.
— Возьми мой револьвер, целься по колесам.
Лабрюйер попытался прицелиться, но тут «мерседес» резко принял вправо.
— Что это он?
— Причал объезжает. Или лодку. Мы ведь сейчас выедем на перешеек, потом — опять на пляж. Тут сейчас будет много лодок на берегу. Хорошо бы он в одну врезался…
Но за рулем «мерседеса» был опытный шофер. Он ловко объезжал препятствия, почти не сбавляя скорости, и точно также огибал их Росомаха.
— Теперь не мы гоняемся, как лошадки на ипподроме, и не моторы гоняются… — сказал Росомаха.
— А что?
— А бензиновые баки. Остановишься, чтобы долить из канистры, — а он, сукин сын, и оторвется. А он останавливаться тоже не может. И сколько там у него бензина — я не знаю.
— А у тебя?
— На десять верст еще хватит. Слушай, Леопард, ты же здешний. Куда он собирается попасть? Или так и будет чесать берегом до самого Пернова?
— До Пернова по меньшей мере полтораста верст, — ответил Лабрюйер. — По-моему, он едет, куда глаза глядят. Да тут иначе и нельзя. Есть дорога, которая ведет на север вдоль побережья, хорошая дорога, но нужно же знать, как на нее выехать, чтобы не увязнуть в дюнах или не застрять в соснах.
— Значит, надеется, что у нас бензин кончится раньше… А тогда они бросят машину и пешком переберутся через дюны… Плохо, брат Леопард…
— Так мне стрелять?
— Погоди стрелять. Может, у него бензина все же меньше, чем у нас. Вот если увидим, что наш кончается — тогда… А пока — побережем патроны.
Лабрюйер вздохнул — он понимал, что самым дурацким образом остался и без оружия, и без лишних патронов.
Погоня продолжалась — под тихий рев ночного моря. Волны немалой высоты накатывали на мелководье и гасли. Днем было бы приятно полюбоваться на эту картину, на белопенные гребни, но сейчас смысл имело только одно зрелище — черный силуэт «мерседеса».
И вдруг оно кончилось.
«Мерседес» исчез.
— Тормози! — заорал Лабрюйер. — Росомаха, тормози!
— Что это было? — изумился Росомаха.
— Да тормози же! Как ты это делаешь?!
— Вот так…
Раздался визг, Лабрюйер невольно обернулся.
— Да это колодки к колесам прижались, — объяснил Росомаха. — Они так визжат — с непривычки заикаться станешь… Леопард, это что?!
Он показал на черную полосу поперек пляжа.
— Река это, — сказал Леопард. — Отъезжай назад хоть на сажень, а то берег под нами просядет, он же песчаный… Всего-навсего река, Лифляндская Аа, латыши ее называют Гауя… Она тут в залив впадает…
«Руссо-Балт» медленно отъехал на две сажени.
— Впритык затормозили, — заметил Росомаха, выскочив из автомобиля. — Еще пол-аршина, и мы бы следом чебурахнулись… Какая там может быть глубина в устье? Авто не видно, одни пузыри.
— Сажени две? — сам себя спросил Лабрюйер. — Примерно столько.
