Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
Дойдя до двери, я погасил светильник и замер, безмолвно прислушиваясь. На лестнице никого не было. Я закрыл за собой дверь и увидел (в тот день светила луна), что она устроена вровень со стеной и изображение скрывает ее очертания. Заметно было лишь крохотное отверстие, в которое можно было вставить палец и сдвинуть задвижку. Луна освещала лестницу, оставшуюся за моей спиной, однако высокий трон прятался в тени. Я прошел через мегарон и увидел проблеск под дверью.
Как и прежде, он сидел в высоком кресле – на голове маска, руки на коленях. И все же комната изменилась: из нее исчез всякий хлам. Благовония горели перед подножием, на котором стоял какой-то символ или изображение. Я ощутил перемену и в Миносе: явились прежде отсутствующие покой и власть.
Прикоснувшись к груди в знак приветствия, я негромко произнес:
– Повелитель, я здесь.
Царь дал мне знак стоять перед ним так, чтобы он мог видеть меня через маску. Я ждал. Пахло кислятиной, было душно, дым ел глаза. Веки сами собой закрывались, а ведь завтра будет игра.
– Тесей, – проговорил он. Глухой голос звучал чище и сильнее, чем прежде: – Время пришло. Готов ли ты?
Я смутился, не зная причин, которые могли бы нарушить наши планы.
– Мы готовы, повелитель, если ты хочешь этого. Но будет лучше, если мы выступим в день похорон.
Он отвечал:
– И день хорош, и обряд подходит. Однако мало принести в жертву одного лишь зверя. Кое-что требуется и от нас с тобой, пастырь Афин. Мне терпеть, а тебе – совершать. – Он указал голой рукой на подставку, перед которой курился дымок. Тут я и увидел ту священную вещь, которая там стояла: лабрис торчал острием вверх из полированного камня.
Я замер на месте. Мне даже и представиться не могло, сколь скорбное дело он задумал.
– Иногда боги посылают знак, когда твое ухо перестает их слышать. Они послали мне дитя, чтобы указать, куда идти.
На миг я задумался, пытаясь понять, кого он имеет в виду. Хотя Электриону было двадцать три года, он знал царя с детства.
Выпуклые хрустальные глаза маски повернулись ко мне. Я поглядел на лабрис, окутанный голубым дымком. Он попросил меня совершить деяние доброе и во всем подобающее мужу. Однако рука моя не поднималась. Здесь было не как в Элевсине, где мне пришлось бороться с сильным мужем, рискуя жизнью. Я поежился, несмотря на то что в комнате было душно, и подумал: «По летам он годится мне в отцы».
– Уже два года, – проговорил он, – каждое мое дыхание идет на пользу врагу. Я жил лишь для того, чтобы защитить от него дочь. Никто из родичей не осмелился посвататься к ней, никто не отважился преградить Астериону путь к трону грифона. Наконец-то я нашел ей мужа, зачем же давать Астериону хоть один лишний день? Заботься о ней. Она – дочь своей матери, но ею руководит ее сердце.
Царь встал. Оказалось, что ростом он выше меня на целую голову.
– Ну, к делу, – сказал он, и я услышал негромкий смешок под маской. Звук этот заставил меня вздрогнуть, словно бы летучая мышь прикоснулась к моему телу. – Он хорошо потрудился, наш длиннорогий Минотавр. Но Миносом он сможет стать лишь после того, как жрецы увидят мое тело. А они знают, кому подчиняется стража. Хотелось бы мне видеть его лицо, когда вина в моей смерти падет на его голову. Руби, Тесей, ждать больше нечего. Кольцо уже у тебя, лабрис ждет, бери его.
Я отправился к полированной подставке. Лабрис был похож на те, которыми пользуются на арене. Бронзовую рукоятку обвивали змейки, но, поглядев на головку, я увидел, что она сделана из камня; острия лезвий отесаны и заточены, в перемычке высверлено отверстие для рукояти… Разглядев все это, я почтительно приложил кулак ко лбу – передо мной была праматерь всех лабрисов, лабрис, хранивший дом с самого начала.
Минос сказал:
– Минуло два века с тех пор, как этот лабрис в последний раз отбирал жизнь царя, но он все помнит. Лабрис этот столь стар, что мог бы, наверно, сделать дело самостоятельно.
Я поднял топор. И тут, как вороны, забились вокруг меня темные тени.
– Ну что ж, – сказал я, – если бог так говорит. Мы всего лишь псы божии; наше дело останавливать или отпускать, услыхав свое имя. Но сердце мое возражает.
– Ты молод, – отвечал Минос, – и пусть память об этом никогда не смутит твое сердце: ведь ты выпускаешь меня из тюрьмы.
Я взвесил лабрис, он пришелся как раз по руке.
– Замолви тогда обо мне слово за Рекой, – сказал я, – когда мстительницы[97] спросят, от чьей руки ты пал. Если я буду жить, тебе поставят такую гробницу, какая подобает царю. Ты не будешь знать голода и недостатка на сумрачных тропах, что лежат под землей.
Он ответил:
– Я назову тебя моим сыном, если ты будешь добр к моему ребенку. Если же нет – потребую с тебя долг.
– Не страшись, – отвечал я. – Она мне дорога, как жизнь.
Минос склонился перед изображением Матери Земли, повернувшись ко мне спиной; потом снял свою маску и положил возле себя. В черных волосах его широкими прядями легла седина, и шея темнела корой мертвого дерева. Он сказал, не поворачивая головы:
– Достаточно ли тебе места?
Я поднял лабрис:
– При моем росте вполне довольно.
– Сделаешь это, когда я призову Матерь.
Он недолго помолчал, а потом громко воззвал к богине на древнем языке. Рука моя по-прежнему возражала, но теперь честь царя требовала от меня быстроты. И я опустил лабрис, упавший словно бы по собственной воле… Он знал свое дело.
Голова Миноса откатилась, тело повалилось к моим ногам. Я невольно отскочил. Но, вернув лабрис на место – наслаждаться кровью после долгого поста, я вновь повернулся к Миносу и отсалютовал его тени, отправляющейся в свой путь. Голова его лежала повернутой ко мне, и, хотя она пряталась в тени, дыхание мое перехватило; лицо Миноса напоминало теперь маску льва.
Откинув занавес, я выбежал наружу и встал, чтобы отдышаться на свежем ночном воздухе. Конечности мои тряслись, а руки похолодели. Вскоре способность думать вновь вернулась ко мне, и я ощутил, что рад за него. Я понял, что боги почтили его, отдавшегося им в жертву ради своего народа. Быть может, теперь бессмертные вновь обратятся к этим людям, после того как долгое безмолвие, кровь и смерть, горькое горе о том, чего нельзя переделать, забили внемлющее ухо сильнее, чем может запорошить пыль. Так они могут обойтись в конце концов и со мной.
Пятнышко лунного света легло на ограду святилища. Я огляделся и увидел возле стены высокий белый престол Миноса, скамьи жрецов по обе стороны от него, а позади трона хранителей-грифонов на поле цветущих лилий. Невдалеке прокричала сова, где-то во дворце захныкал ребенок. Мать успокоила его, и все смолкло.
Оставаться здесь было опасно, мне нужно было давно уйти, но в этом месте, казалось, могли находиться лишь я, его хранители-боги и дух Миноса, ожидающий переправы на берегу Печали. После всего свершившегося непристойно было бежать отсюда подобно вору. Я ощущал, что царь видит меня. И потому пересек раскрашенный пол, опустился на трон миносидов, положив на колени ладони и затылком припав к спинке, и принялся думать. Наконец я услышал за дверями голоса стражников, совершавших обход. И тогда только поднялся и, следуя проложенной нити, темным подземельем отправился назад.
