Ф. Мюльбах - Шестая жена короля Генриха VIII
Черты короля несколько прояснились.
Архиепископ увидал это; ему следовало помешать Екатерине выпутаться из ее затруднительного положения.
— Великодушие — благородная, но весьма опасная добродетель, — серьезно сказал он, — и короли прежде всего должны избегать ее, потому что великодушие прощает содеянные преступления, а короли призваны не к тому, чтобы прощать, но к тому, чтобы карать.
— О нет, — возразила Екатерина, — возможность быть великодушным — благороднейшее преимущество королей, а так как они — наместники Бога на земле, то должны так же миловать и щадить, как сам Бог!
Чело Генриха снова затуманилось, и его мрачные взоры остановились на шахматной доске.
Гардинер пожал плечами и ничего не ответил, но вынул сверток и подал его королю, сказав при этом:
— Ваше величество! надеюсь, что вы не разделяете мнения ее величества, иначе пришел бы конец миру и спокойствию в нашей стране. Человечеством можно управлять не посредством милосердия, но посредством страха. Вы держите меч в своих руках, государь! Если вы станете колебаться, поражая им злодеев, то они скоро вырвут его из ваших рук и вы сделаетесь бессильным.
— Ваше высокопреосвященство, это — очень жестокие слова! — воскликнула Екатерина в благородном порыве своего сердца.
Она почувствовала, что Гардинер явился к королю с намерением побудить его к какому-нибудь жестокому, кровавому приговору. Она хотела предупредить его намерение, хотела склонить короля к мягкосердечию. Но момент оказался неблагоприятным.
Генрих был раздражен проигранной партией, а ее противоречие словам архиепископа, направленное вместе с тем и против него самого, еще более возбудило его гнев. Король совершенно не был склонен проявить милость; поэтому мнение Екатерины о милости, как высочайшей привилегии венценосцев, оказалось весьма несвоевременным.
Молча взял он бумаги из рук Гардинера и стал перелистывать их, причем произнес:
— Вы правы, ваше высокопреосвященство! Люди не достойны того, чтобы быть к ним милостивым, они всегда готовы злоупотребить милостью. Из того, что мы несколько недель не жгли костров и не воздвигали эшафотов, они заключили, что мы спим, и стали глумиться над нами, с удвоенной яростью продолжая свое нечестивое, изменническое дело. Вот, например, один обвиняется в том, что осмелился сказать, будто король — вовсе не помазанник Божий, а такой же жалкий, грешный человек, как и последний нищий. Ну, мы докажем этому человеку, что мы являемся на земле выразителем не милости, а гнева Божьего. Мы докажем ему, что не совсем-то равны последнему нищему, так как богаты настолько, чтобы раздобыть дров для костра, на котором он будет сожжен.
При этих словах король громко рассмеялся.
Гардинер с готовностью поддержал его.
— А вот обвинение против двух других в том, что они отрицают главенство короля над церковью, — продолжал Генрих, перелистывая бумаги. — Они бранят меня богохульником за то, что я дерзаю называть себя главою святой церкви, и говорят, что Лютер и Кальвин — более достойные наместники Бога, чем я, их король. Поистине, мы окажемся низкими ценителями нашей королевской власти, дарованной нам Богом, если оставим безнаказанными этих преступников, которые в лице нашей священной особы дерзают хулить Самого Бога.
Генрих продолжал перелистывать бумаги, как вдруг его лицо побагровело от гнева и бешеное проклятие сорвалось с его уст.
Он гневно бросил бумаги на стол и, ударив кулаком по нему, крикнул:
— Черт возьми! Неужели возмущение в нашей стране разгорелось до такой степени, что мы не сможем укротить его? Вот какой-то еретик-фанатик открыто на улице предостерегает народ от чтения святой книги, которую я написал и дал моему народу, дабы он научался и облагораживался. Эту мою книгу злодей показывал народу и называл ее преступным измышлением дьявола, в сообществе которого нахожусь я. Нет, я вижу, что необходимо выступить грозно пред всей этой сволочью и заставить ее снова уверовать в своего короля! Народ — это жалкая, подлая, презренная масса, которая покорна и послушна только тогда, когда ее заставляешь дрожать пред кнутом. Он признает нашу королевскую власть лишь тогда, когда его повергают во прах, сжигают, вешают; вот тогда он трепещет пред нашим могуществом. Чтобы эти люди поняли истинное значение королевской власти, нужно запечатлеть это на их телах, и мы сделаем это, клянусь Богом! Дайте мне перо, чтобы я мог подписать и утвердить приговоры. Хорошенько обмакните перо, ваше высокопреосвященство, так как предо мною восемь смертных приговоров и мне придется подписать свое имя восемь раз. Ах, как тяжелы и утомительны обязанности короля! Ни одного дня не проходит без труда и досады!…
— Господь наш Владыка благословит этот ваш труд! — произнес Гардинер таинственным тоном, подавая королю перо.
Генрих собрался уже подписывать, как вдруг Екатерина остановила его, положив на его руку свою.
— Не подписывайте этого приговора! Заклинаю всем, что свято для вас, — произнесла она умоляющим голосом, — не поддавайтесь минутному раздражению, не допускайте, чтобы порыв оскорбленного человека был в вас сильнее справедливости короля. Пусть солнце зайдет и снова взойдет над вашим гневом и, только когда вы совершенно успокоитесь, приступите к суду над этими обвиняемыми!… Подумайте только, мой король и супруг, ведь вы подписываете восемь смертных приговоров; одним росчерком пеpa вы лишаете жизни восемь человек, отнимаете их у семьи, лишаете мать — сына, жену — мужа, малолетних детей — отца! Обдумайте это, Генрих! Бог возложил на вас тяжелую ответственность, и было бы преступно вершить такое дело, не обдумав его предварительно серьезно и спокойно!
— Пресвятая Богородица! — воскликнул король, сильно ударив по столу. — Мне сдается, вы осмеливаетесь защищать государственных изменников и поносителей короля! Разве вы не слыхали, в чем обвиняются эти люди?
— Я слышала, — сказала Екатерина, все более увлекаясь, — я слышала и все же говорю: не подписывайте этих смертных приговоров, мой великий супруг! Правда, эти несчастные виноваты, но заблуждение свойственно человеку и потому накажите их по-человечески. Не мудро было бы так тяжело карать за незначительное оскорбление вашего величества! Король должен быть выше клеветы и поруганий; он, подобно солнцу, должен распространять свой свет над правыми и виноватыми. Ваше величество! Казните преступников и злодеев, но будьте великодушны к тем, которые наносят оскорбление вашей особе!
— Король не есть особа, которую можно оскорбить! — заметил Гардинер. — Король — это возвышенная идея, это — могущественное, всеобъемлющее понятие. Кто оскорбляет короля, тот оскорбляет в его лице Богом установленную королевскую власть, мировую идею, которою держится весь мир!
