Ян Гийу - Путь в Иерусалим
Повернувшись к Эмунду, Кнут заговорил тихо, с холодной ненавистью в голосе:
— Ты спрашивал, Эмунд Однорукий, кто я такой, и сказал, что не знаешь никакого Кнута. Теперь я отвечу тебе, что я не просто какой-то норвежец, я — Кнут сын Эрика, и мой отец — Эрик сын Едварда. И если ты теперь ничего не должен Эскилю сыну Магнуса, то ты остался должен мне.
Эмунд понял, что это за долг, и сразу вскочил, словно намереваясь бежать, но тут же был схвачен радостно галдящими норвежцами. Под тычки и затрещины они выволокли его на двор и там пинали его и издевались над ним, растянув на земле и связав ему руки и ноги так, что он лежал на спине с поленом в изголовье.
Гейр сын Эрленда считал, что следует положить его спиной вверх, и тогда Кнут смог бы увидеть добрый норвежский обычай — врезать кровавого орла тому, кто заслужил смерть в муках. После того как ребра у негодяя и убийцы короля будут сломаны, выдернуты и, наподобие крыльев, будут волочиться по земле, Кнут сможет голыми руками вырвать у него сердце.
Однако Кнут сын Эрика и слышать не желал об этом, ибо он не хотел марать руки в крови злодея. Вопреки Священному Писанию, этот убийца умрет той же смертью, что и его жертва-король: ему отрубят голову.
Эмунд Ульвбане держался мужественно и не просил пощады. Одним ударом Кнут сын Эрика отрубил ему голову и водрузил ее на копье посреди двора, чтобы показать оставшимся слугам: отныне в Форсвике будет новый хозяин. Тело же Эмунда он велел бросить в сани, рядом с телами убитых дружинников, а затем пустил сани на лед, чтобы сжечь их подальше от дома.
Кнут сын Эрика и его люди задержались в Форсвике еще на день. Они посмотрели, чем можно поживиться в кладовых и клетях, и нашли кое-что для себя. В одном из сараев было предостаточно пиленых дубовых досок. Эйвинд сын Иона, Ион сын Микеля и Эгиль сын Улафа остались в Форсвике, чтобы построить лодку, прежде чем вскроется Веттерн. Это славная и нелегкая работа, с которой справятся лишь норвежцы.
С остальной дружиной и частью дружинников Арнеса Кнут сын Эрика вернулся в Западный Геталанд. Он сделал первый шаг на пути, который должен привести его к трем королевским коронам.
* * *Голос возлюбленного моего!
Вот, он идет, скачет по горам, прыгает по холмам.
Друг мой похож на серну или на молодого оленя.
Вот, он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает сквозь решетку.
Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал… [5]
Снова и снова шепча библейские слова о том, что переполняло его, Арн скакал в Хусабю, и комья земли и снега летели из-под копыт Шималя. Конь был разгорячен, весь в мыле, но Арна сжигало внутреннее пламя, и он надеялся, что весенний ветер охладит его пыл, если он будет скакать во весь опор. Смутно он чувствовал, что он не в том состоянии, которое подобает для того, чтобы пребывать в доме Божием и петь хвалу Господу, а не кому-то другому. И он совершенно точно знал, что отец Генрих отнесся бы к нему со всей строгостью.
Но он все равно скакал как безумный, потому что не мог иначе. Его переполняли чувства к Сесилии, и все остальное, кроме Господа, не имело сейчас значения. Будто лукавый искушал его злыми помыслами, вопрошая, как он поступит, если придется выбирать между любовью к Господу и к Сесилии. Нечистые помыслы теснили его душу, как ни пытался он уберечься от них, — словно лукавый нашел себе жертву.
Арн был вынужден остановиться, сойти с коня и просить прощения за те дурные мысли, которые не покидали его. Он молился до тех пор, пока не замерз, однако и тогда не прекращал молитвы. Затем он продолжил путь, но скакал теперь медленнее: он уже подъезжал к Хусабю и его могли увидеть.
Оказавшись у церкви, он соскочил с коня, отвел Шималя на пасторскую конюшню и почистил его, а потом покрыл коня грубым сукном, чтобы тот не остыл после быстрой езды. Шималь задумчиво взглянул на него, будто был обижен и видел своего хозяина насквозь.
Было Благовещение, время, когда в Западный Геталанд прилетали журавли и когда, должно быть, в Дании, в Школе Жизни, уже начали пахать землю. На этот праздник Арн умел петь так же хорошо, как и на Рождество. Пресвятая Дева Мария была небесной покровительницей монастыря в Варнхеме, и его певчие знали праздничную службу наизусть.
Во время пения в церкви Арну по-прежнему казалось, что он грешит. Они с Сесилией пели так же чудесно, как и в прошлый раз, но при словах, которые говорили о любви к Госпоже Небесной, он смотрел на Сесилию и обращался к ней, чувствуя, что она во время пения испытывает то же, что и он.
Не отдавая себя отчета в том, что проявляет неуважение к Альготу сыну Поля, Арн сам предложил, что останется на несколько дней в королевской усадьбе Хусабю, чтобы поупражняться с Сесилией в пении. Понятное дело, Альгот сын Поля не мог отказать сыну хозяина Арнеса и сразу принял предложение Арна. Но затем началась тайная борьба между двумя влюбленными и теми, кто хотел или был обязан сторожить их. Арн и Сесилия пытались употребить всю свою хитрость на то, чтобы поговорить наедине. Но Альгот и старшие женщины в доме не спускали с них глаз. Они не имели ничего против, пока молодежь благонравно сидела в зале вместе с другими и пела дивные церковные песнопения. Терпение Арна и Сесилии было велико, но не больше, чем терпение их надзирателей. Домочадцы пристально следили за тем, чтобы они сидели не слишком близко друг к другу. За ужином Арн и Сесилия красовались на почетном сиденье, но между ними, словно большой волнорез, восседал Альгот, и они никак не могли приблизиться друг к другу, если только Сесилия не подносила гостю еще пива, которое пробуждало в нем угрызения совести, ибо он решил никогда больше в жизни не пить столько, сколько было выпито пива на его первом пиру в Хусабю.
В канун Благовещения пастор Суне из Хусабю присутствовал на коллегии у епископа Бенгта в Скаре. Несмотря на распутицу в это время года, туда съехалось гораздо больше священников епархии, чем ожидалось, и это служило признаком беспокойства, охватившего весь Западный Геталанд после ландстинга в Аксевалле. Все понимали, что король Карл сын Сверкера не удовлетворится потерей власти над Западным Геталандом и что главный противник короля — Кнут сын Эрика. Если случится худшее, то король Карл придет в Западный Геталанд со своим войском, и тогда нелегко будет угадать, кто из них победит. Знали наверняка лишь одно: такая война разорит страну.
Епископ Бенгт хотел обсудить на коллегии только один вопрос: надо ли церкви выступать на стороне того или другого в их борьбе за светскую власть. Священники разделились, и одни поддерживали короля Карла, в том числе и сам епископ, а другие — Кнута сына Эрика. Однако большинство считало, что самое разумное для церкви — не включиться в борьбу. Если церковь начнет участвовать в этой игре, все может обернуться очень плохо. На коллегии у епископа решили оставаться в стороне, и Суне из Хусабю был из тех, кто громче всех поддерживал это мнение. Ведь его самого втягивали в борьбу за власть, когда он был вынужден служить рождественскую мессу в королевской усадьбе для Фолькунгов.
