Вальтер Скотт - Уэверли, или шестьдесят лет назад
Когда вспоследствии барон Брэдуордин вспоминал об этих прощальных словах принца, он всякий раз грустно повторял стихи:
Audiit, et voti Phoebus succedere partem
Mente dedit; partem volucres dispersit in auras,
Что, — добавлял он, — было прекрасно передано на английский лад моим другом Бэнгуром:
Феб часть молитвы благосклонно встретил,
Другую часть ее развеял ветер.
Глава 44. Поход
Под влиянием противоречивых страстей и душевного напряжения Уэверли заснул в этот день поздно, но крепко. Во сне он видел Гленнакуойх и перенес в покои Иана нам Чейстела праздничное общество, которое только что украшало залы Холируда. Он так же ясно слышал звуки пиброха, и это по крайней мере не было обманом чувств, так как старший волынщик клана Мак-Ивора шагал по двору перед дверью квартиры предводителя, и, как угодно было выразиться миссис Флокхарт, по-видимому, не очень-то большой поклонницы подобной музыки, «камни стен содрогались от писка его волынки». Сначала эти звуки как-то вязались со снами Уэверли, но вскоре стали слишком громкими.
Стук башмаков Каллюма в комнате нашего героя (ибо Мак-Ивор вновь поручил Эдуарда услугам своего пажа) был следующим сигналом к походу.
— Не угодно ли будет вашей милости поторопиться? Вих Иан Вор и принц уже пошли в ту длинную зеленую аллею за деревней, которую называют Королевским парком note 360, сегодня многие ходят еще на своих ногах, кого вечером будут выносить другие ноги.
Уэверли выскочил из постели и, пользуясь помощью и советами Каллюма, по всем правилам искусства наладил свой тартановый костюм. Каллюм тут же сообщил ему, что его кожаный дорлах с замком прибыл из Дуна и отправлен в фургоне с мешком Вих Иан Вора. Из этих описательных выражений Уэверли легко сообразил, что речь идет об его укладке. Он вспомнил о таинственном пакете, вложенном девой из пещеры, который, как будто нарочно, ускользал от него всякий раз, когда он был у него, казалось, уже в руках. Но теперь было несвоевременно думать о том, как удовлетворить свое любопытство. Отклонив предложение миссис Флокхарт пропустить «утреннюю», то есть чарку на дорогу, — причем он оказался, вероятно, единственным человеком в армии принца, склонным воздержаться от такого предложения, — Эдуард распрощался с хозяйкой и тронулся в путь вместе с Каллюмом.
— Каллюм, — сказал он, когда они шагали по грязному двору, выбираясь к южной окраине Кэнонгейта, — где бы достать лошадь?
— На кой черт вам лошадь? — сказал Каллюм. — Сам Вих Иан Вор идет пешком во главе своего клана (не говоря уже о принце, который тоже шагает) и щит свой несет на плече; вот бы и вам так, по-соседски.
— Ты прав, Каллюм, так я и пойду, дай мне мой щит. Ну вот, теперь все в порядке. Как я с ним выгляжу?
— Вылитый гайлэндец с вывески постоялого двора бабушки Миддлмасс, — ответил Каллюм, причем в оправдание его следует сказать, что этим он собирался сделать Эдуарду величайший комплимент, ибо в его глазах данная вывеска представляла собой несравненное произведение искусства. Лестность такого вежливого сравнения осталась, однако, неоцененной, и Уэверли воздержался от дальнейших вопросов.
Выбравшись наконец из грязных и нищенских пригородов столицы, наш герой почувствовал новый прилив бодрости и сил. Он со спокойной твердостью перебрал в памяти все, что произошло накануне вечером, и стал с надеждой и решимостью ожидать грядущих событий.
Перевалив через небольшую скалистую вершину холма святого Леонарда, он увидел перед собой Королевский парк — лощину между горой Артурово Седло и холмами, застроенными в настоящее время южной частью Эдинбурга. Долина представляла в эту минуту своеобразное и волнующее зрелище: она была занята гайлэндской армией, собиравшейся в поход. Для Уэверли это зрелище было не внове: он уже видел его на охоте, на которой он недавно был с Фергюсом Мак-Ивором. Но здесь все происходило в гораздо более грандиозных масштабах и представляло несравненно больший интерес. Скалы, составлявшие фон картины, и даже само небо звенели от звуков волынок, которые вызывали каждая своим особенным пиброхом отдельных вождей и их кланы. Горцы, с гудением и сутолокой суетливой и нестройной толпы покидавшие свои неприхотливые ложа под открытым небом, точно пчелы, встревоженные в своих ульях и готовые дать отпор, несмотря на всю хаотичность их движений, обладали, по-видимому, всей той гибкой подвижностью, которая необходима для военных эволюции. Движения их казались стихийными и нестройными, но в конце концов получались порядок и система; полководец похвалил бы окончательный результат: но знаток военных артикулов, вероятно, поднял бы на смех приемы, которыми он достигался.
Сложная путаница, которая создалась при стремительном построении под свои знамена различных готовившихся выступить кланов, была сама по себе веселым и оживленным зрелищем. Людям не нужно было убирать палатки, так как они по собственному желанию спали под открытым небом, хотя осень уже подходила к концу и ночью бывали заморозки. Пока они строились, в течение нескольких минут были видны лишь развевающиеся тартаны, перья и знамена с гордым девизом Клэнроналда «Противься, кто смеет»; «Лох Слой» — паролем Мак-Фарленов; «Вперед, удача, врагу оковы!» — лозунгом маркиза Туллибардина; «Ждем» — девизом лорда Льюиса Гордона и соответственными паролями и эмблемами многих других вождей и кланов.
Наконец смутная и колеблющаяся масса выстроилась в длинную и узкую темную колонну, заполнившую долину с начала ее до конца. Во главе колонны вздымалось знамя принца с алым крестом на белом поле и девизом «Tandem triumphans» note 361. Авангард был представлен некоторым количеством кавалерии, преимущественно из равнинных помещиков с их слугами и домочадцами. Знамена их, пожалуй слишком многочисленные, принимая во внимание размеры войска, колыхались на самом краю горизонта. Несколько всадников из этого отряда, среди которых Уэверли случайно заметил Балмауоппла и его помощника Джинкера (которого, однако, по совету барона Брэдуордина, лишили вместе с некоторыми другими офицерского звания), придавали картине живописный, но отнюдь не упорядоченный вид. Они гнали своих лошадей вперед, насколько позволяла им давка, чтобы занять положенные места в авангарде. Дело в том, что чары различных цирцей [Цирцея (или Кирка) — в древнегреческом эпосе волшебница, обратившая в свиней спутников Одиссея. Здесь — ироническое обозначение уличных красавиц.] с Главной улицы и горячительные напитки, которыми они подбадривали себя в эту ночь, очевидно, задержали этих вояк за городскими стенами дольше того времени, которое было совместимо с выполнением их утренних обязанностей. Из этих отставших наиболее благоразумные пользовались, чтобы достичь своего места в колонне, более длинной, но зато менее загроможденной дорогой в обход. Они отъезжали немного вправо от пехоты и, встретившись с изгородями из свободно сложенных камней, или перескакивали их, или сокрушали до основания. Стихийное появление и исчезновение этих горсток всадников; сутолока, вызванная обычно безуспешными попытками тех, кто стремился протиснуться вперед через толпу гайлэндцев, невзирая на их проклятья, ругань и сопротивление, своей беспорядочностью несомненно усиливали живописность этой сцены, хоть и в ущерб ее уставной правильности.
