Вальтер Скотт - Уэверли, или шестьдесят лет назад
Всем слишком хорошо известно, сколько знатных, образованных и богатых дворян участвовало в злополучной и безрассудной авантюре 1745 года. Шотландские дамы тоже большей частью приняли сторону доблестного и прекрасного молодого принца, который отдал свою судьбу в руки соотечественников не как расчетливый политик, а скорее как романтический рыцарь. Не следует поэтому удивляться, что Эдуарда, проведшего большую часть своей жизни в торжественном уединении Уэверли-Онора, ослепила оживленная и изящная картина, которую представляли теперь столь долго пустовавшие залы шотландского дворца. Убранству, правда, недоставало великолепия, все было сделано на скорую руку и так, как позволяла смутная и тревожная обстановка, но общее впечатление все же было разительное, а принимая во внимание знатность общества, даже блестящее.
Немного времени потребовалось влюбленному, чтобы отыскать предмет своих нежных чувств. Флора Мак-Ивор как раз возвращалась к своему месту в глубине зала. Рядом с ней шла Роза Брэдуордин. Своей поразительной красотой они обращали на себя внимание даже среди множества изящных и красивых женщин. Принц был с ними очень любезен, особенно с Флорой, с которой он танцевал, — это предпочтение объяснялось, видимо, ее иностранным воспитанием и знанием французского и итальянского языков.
Как только улеглась суета, вызванная окончанием танца, Эдуард почти инстинктивно последовал за Фергюсом туда, где сидела мисс Мак-Ивор. Но надежда, которой он питал свое чувство в отсутствие любимой, улетучилась, как только он оказался в ее близости. Подобно человеку, силящемуся припомнить подробности забытого сна, он в этот момент отдал бы все, чтобы воскресить в своей памяти доводы, сулившие ему будущее, которое теперь представлялось таким неверным. Он шел за Фергюсом, опустив глаза, у него звенело в ушах, он чувствовал себя точно осужденный на смерть: роковая телега медленно везет его среди любопытных, собравшихся глазеть на его казнь, а он не замечает ни шума, которым полны его уши, ни возбуждения толпы, по которой скользит его блуждающий взор.
Флора казалась немного — лишь очень немного — взволнованной и смущенной его появлением.
— Я привез тебе приемного сына Ивора, — сказал Фергюс.
— И я принимаю его как второго брата, — отозвалась Флора.
Последние слова она произнесла с некоторым ударением, которое прошло бы незамеченным для всякого не столь мучительно трепетного слуха. Однако выражено оно было вполне определенно и, в сочетании со всем током Флоры и ее манерой себя держать, означало: «Для меня мистер Уэверли никогда не будет более близким человеком». Эдуард остановился, поклонился и взглянул на Фергюса, который прикусил губу. Это был признак гнева, который показывал, что и он истолковал в неблагоприятном смысле ответ сестры. «Так вот конец моей мечты» — такова была первая мысль Уэверли, пронзившая его так глубоко, что в щеках у него не осталось и кровинки.
— Боже мой! — воскликнула Роза Брэдуордин. — Да он еще совсем болен!
Эти слова, произнесенные в сильном волнении, донеслись до слуха принца, который быстро подошел к Уэверли, взял его за руку, любезно осведомился о его здоровье и добавил, что желал бы поговорить с ним наедине. Делать было нечего. Огромным усилием воли Уэверли взял себя в руки настолько, что смог безмолвно последовать за принцем в уединенный угол зала.
Здесь принц задержал его на некоторое время, расспрашивая о знатнейших торийских и католических семьях Англии, об их связях, влиянии и степени преданности дому Стюартов. На эти вопросы Эдуард и при других обстоятельствах мог бы дать лишь самые общие ответы, но в теперешнем своем смятении чувств говорил сбивчиво и невпопад. Принц не раз улыбнулся несообразности его реплик, но продолжал разговор в том же духе, хотя говорить приходилось главным образом ему, пока не заметил, что Уэверли овладел собой. По всей вероятности, эта аудиенция была рассчитана на то, чтобы создать у окружающих впечатление о политической влиятельности Эдуарда. Но из последних фраз принца можно было заключить и то, что он вел этот долгий разговор из чисто человеческого отношения к нашему герою.
— Я не могу удержаться от соблазна, — сказал он, — похвалиться своею скромностью в качестве наперсника некоей молодой особы. Вы видите, мистер Уэверли, что мне все известно, и я заверяю вас, что глубоко заинтересован этим делом. Но, мой славный юный друг, больше сдержанности в ваших чувствах! Здесь много людей столь же зорких, как и я, но их языку не следует так же доверяться.
С этими словами принц непринужденно повернулся и направился к группе офицеров, стоявших в нескольких шагах от него, предоставив Уэверли размышлять о смысле его последних слов, хоть и недостаточно понятных в целом, но заключавших совершенно ясное предостережение. Уэверли постарался заслужить участие своего нового покровителя и немедленно последовал его совету. Он прошел к тому месту, где все еще сидели Флора и мисс Брэдуордин, и, сказав Розе несколько любезных слов, пустился в разговор на общие темы с успехом, превзошедшим его собственные ожидания.
Если, любезный читатель, тебе случалось брать почтовых лошадей в ххх или в ххх (звездочки одного из этих пунктов, а весьма вероятно, и обоих, ты сможешь заменить названием какой-нибудь знакомой станции), ты должен был не без сердечного сокрушения заметить, с какой смертельной неохотой несчастные клячи налегают на хомут своими натруженными шеями. Но когда неотразимые внушения кучера заставят их пробежать милю или две, они становятся нечувствительными к первоначальным ощущениям и, согревшись в хомуте, как мог бы выразиться тот же кучер, бегут дальше так, как если бы у них совершенно не были сбиты холки. Это сравнение так точно соответствует душевному состоянию Уэверли в течение этого памятного вечера, что я предпочел его (тем более что, как я надеюсь, оно совершенно оригинально) всем более блестящим уподоблениям, которыми могла бы снабдить меня «Поэтика» Биша note 355.
Усердие, как и добродетель, находят награду в самом себе. У нашего героя были, кроме того, и другие стимулы, чтобы на явную холодность Флоры упорно отвечать притворным хладнокровием и безразличием. Гордость (весьма полезное, хотя и жестокое средство для лечения сердечных ран) быстро пришла ему на помощь. Лестное внимание принца; видная роль, как он имел основания надеяться, предназначенная ему в перевороте, который должен был потрясти могучее королевство, качества ума, превосходящие, вероятно, уровень знатных и видных особ, с которыми он был отныне поставлен на равною ногу; личные достоинства, по меньшей мере равные достоинствам этих людей; наконец, молодость, богатство, знатность — неужели все это могло или должно было поблекнуть и склониться перед немилостью капризной красавицы?
