Анатолий Брусникин - Девятный Спас
Не успел Илья вдоволь насокрушаться, как издали, с той стороны, куда отправился Никитин, донёсся уже знакомый тошнотворный свист.
Выходит, и Митьша в засаду угодил. Само собой: раз шпиги тут стерегли, то у дома Крюкова тоже. Да-а, незадача.
Со стороны Сретенских ворот, быстро приближаясь, раздался бешеный топот множества коней.
Илья недоуменно повернулся в ту сторону и вспомнил: это ж летучий отряд, на свист скачет. Придётся, однако, объяснять, что невразумение вышло.
Внезапно кто-то подбежал сбоку, дёрнул богатыря за рукав.
– Дядя, за мной давай!
Молодой парень, востроносый, в выцветшем стрелецком кафтане.
– Не бось, свой я. Данька Легкой, стрелецкий сын. Зиновий Силыч велели за домом доглядывать. Как ты этих-то пошвырял, а? Будто кутят! – восхитился парень. – Ишь, нищими прикинулись. Мне-то и невдомёк.
В конце переулка заклубилась пыль.
– Сюда!
Данька тянул к забору. Отодвинул доску, пролез. Илья тоже попробовал – никак. Тогда рванул, кое-как продрался, свалив пол-изгороди.
– Уф! Веди меня к Зиновию, – велел он парнишке. – У меня к нему разговор.
– Это я понял. – Стрелецкий сын подмигнул. – Огородами пройдём, тут недалече.
Кажется, дело складывалось удачно, Илья был доволен.
* * *Миновали ещё сколько-то заборов, причём выяснилось, что для перелазу через препятствия Ильшины ноги приспособлены плохо. Сколько он их не задирал, высоко подниматься они не желали. Проще было выдернуть колья вместе с досками, а потом воткнуть обратно.
И уставали ноги быстро. Пару раз Илья садился на что придется, отдыхал. Утешал себя тем, что скоро приобыкнет.
Во время одной такой отсидки пристала к нему бездомная собачонка, каких на Москве видимо-невидимо. Была она не поймёшь какого цвета, хвост баранкой, над носом кустистая шерсть.
– Чего тебе, кочерыжка? – неосторожно обратился к ней Илья, и всё, пристала репьём, проклятущая.
Была у Ильши такая особенность: живность к нему так и липла. Лошади, собаки, кошки, даже гуси. Силу, что ли, чуяли.
А с бродячей собакой, если ластится, разговаривать нельзя – сразу прицепится, станет хвостом вилять, в глаза заглядывать. Возьми, мол, к себе, хозяин.
Данька на пса шикнул, но тот парня за важную особу не держал, льнул только к Илье. Пнуть же божью тварь было жалко.
– Ладно её, пускай бежит, – сказал он.
И дальше двинули втроём: стрелецкий сын поспешал впереди, нетерпеливо оглядываясь; за ним топал Илья; замыкала шествие дворняжка. Время от времени Данька пытался выспросить, откуда-де и по какому к Зиновию Силычу делу. «Ему и скажу», – ответствовал Илья, ещё не придумавший, как себя вести с десятником.
Тайник у Шкуры оказался не особенно мудрёный – банька на каком-то огороде.
– Тута мы проживаем, Легкие, – показал на расположенную неподалёку избёнку провожатый. – Батя мой с Зиновьем в одной сотне служил. Голову ему срубили шведы, бате-то.
Ох и заговорщички, покачал головой Илья. Нечего сказать, глубоко запрятались. Ещё денёк-другой, и всех вас до одного сыщут-выловят. Шпигам довольно будет посмотреть по стрелецким книгам, кто с кем служил.
Шкура сидел на лавке чистый, намытый-напаренный. Наверное, со скуки только и делал, что баню топил.
– Вот, дяденька, человек к тебе. Его шпиги вязать хотели, с дюжину их было, а он их как зачал крушить-молотить, так во все стороны и полетели, – взахлёб начал рассказывать Данька, для красоты ещё и привирая.
Десятник его слушал, но смотрел при этом на гостя. Илья тоже приглядывался.
Видно было, что Зиновий этот – мужик хороший, правильный. Крутить и вилять с ним нечего, надо вести разговор напрямки.
– Ладно, Даня. Поди-ка, посторожи, – сказал Шкура. Подождал, пока паренёк выйдет. – Ты с чьего десятка будешь, мил человек?
– Мог бы я тебе наврать, что с крюковского. Да не стану. Потому что врать не люблю. – Ильша сел на лавку, вытянул уставшие ноги и потрепал по мохнатой башке Кочерыжку, которая пролезла и сюда. – Ни с какого я не с десятка. Я сам по себе человек, но про ваше тайное дело всё знаю.
Шкура слегка шевельнулся.
– Что «всё»?
– Про сговор Преображенку жечь и Ромодановского-князя подорвать. Про то, что шведы с вами заодно…
На это десятник вскинулся:
– Врёшь! Про шведа врёшь!
– Сказано же, врать я не люблю. Разве Фрол Бык вам не сказывал, что будет вам помощь от чужеземцев? И деньги оттуда же.
Наблюдая, как потемневший лицом Шкура теребит бороду, Илья спокойно продолжил:
– Нравится царь, не нравится, а с врагом против своего отечества соединяться не след. Скверное это дело, иудино.
– Верно. Говорил нам Фрол про иностранных радетелей. Неужто это он шведское серебро нам в карманы сыпал? Не-е, на это я не согласный. – Зиновий стукнул по лавке коричневым кулаком. – Я против шведов в Нарве бился! В плену у них голодовал! А ну, пошли со мной. Сведу тебя с Фролом, пускай ответ держит!
– А ты знаешь, где он? – осторожно спросил Илья.
– Знаю. Был у него ночью. Вызывал он меня.
* * *Опять потащились огородами да задворками. Шкура сердито то и дело оборачивался, сердито подгонял Илью. Собачонка прыгала вокруг, радовалась, что не гонят. Сзади вприпрыжку догонял Данька.
– И я с вами, дяденька Зиновий, и я!
Охо-хо, вздохнул Ильша, нипочём нашей теляте волка не забодати. С мальчишки спроса нет, но Шкура вроде опытный, жизнью битый. Ни имени не спросил, ни что за человек, а повёл сразу к самому главному заговорному предводителю. Где вам, дурням сиволапым, с Преображёнкой управиться? На силу нужна сила, на хитрость хитрость, на злобу злоба.
Однако, когда он увидел Фрола, то своё мнение переменил.
Человечина оказался матерющий. Всё в нём было – и сила, и хитрость, и злоба. Сидел Бык тоже в баньке – на какое-нибудь иное убежище у заговорщиков, видимо, не хватало воображения. Правда, банька была не рубленая, а рытая, земляная. Издали такую не углядишь: торчит из пригорка невысокая, но широкая труба, и рядом нора, прикрытая дверцей.
Внутри, однако, землянка была удобная и сухая, обшитая хорошей кленовой доской, которая не гниёт, не сохнет. Свет проникал через трубное отверстие, прикрытое решётчатой заслонкой.
Но Илье было некогда разглядывать необычное устройство мыленки, он рассматривал того, кто в ней сидел.
Статью беглый стрелец не уступал самому Ильше, а ростом, ежели встанет, поди, был и повыше. Лицо плоское, с немного раскосыми, далеко разнесёнными глазами. Волосы буйные, тёмная борода вокруг рта чуть седовата, словно прихвачена инеем. Огромные руки, в которых чувствовалась чугунная силища, лежали на столе, беспрестанно пошевеливая пальцами. То ковшика коснутся, то надкусанного огурца, то мимоходом погладят рукоять тяжёлого кистеня.
