Кирилл Кириллов - Афанасий Никитин. Время сильных людей
— Это что ж, по нашу душу? — подивился Андрей.
— Как есть по нашу, — высоким, дрожащим голосом ответил Хитрован. — Не нравится мне это.
Татарин, стянув шапку, закивал лысой головой, то ли соглашаясь с купцом, то ли кланяясь издалека.
— Успокойтесь, — образумил Афанасий столпившихся у трапа купцов и их присных, — если б нас в темницу садить надумали, то княжью дружину бы на это дело не посылали. Хотя…
Купец поежился, вспомнив, как гнался зимой за соглядатаем, следы которого оборвались в княжьих покоях. Неужели продолжение, не сулившее ничего хорошего, случится прямо сейчас? В тот самый момент, когда он наконец вырвался из душного дома и отправляется в милое сердцу путешествие? А может, за борт? Да саженками через Волгу? Пока лодку спустят, он уже и на том берегу окажется. Вода нынче стылая, но если руками шевелить быстро, авось и не замерзнешь, а там в лес — и поминай как звали. Русь велика, люди, работы не боящиеся, везде нужны.
Михаил, заметив его беспокойство, подошел, положил руку на плечо:
— Ты чего, Афанасий, с лица спал? Будто лешего увидел.
— Лешего не лешего, а такие проводы мне что-то не по сердцу, — ответил купец.
— Не переживай. Хорошо все.
Процессия остановилась у самой пристани, из резных саней поднялся человек, сошел на землю и зашагал к причалу, гордо неся голову.
— Батюшки! Великий князь! Михаил Борисович! — зашушукались в толпе. — А это, смотри, с ним кто? Борис Захарьич![11] — узнали в человеке, слезшем с серого в яблоках жеребца, великого тверского воеводу. — Ну дела!
Остановился и черный возок. Из него, поддерживаемый под локти двумя послушниками, вылез сам владыка Геннадий.[12] Толпа ахнула и поразевала рты. Племянники и присные за спинами купцов зашушукались. Хитрован шикнул на них, но не помогло.
В окружении дружинников, оттеснивших самых любопытных, знатные спустились на пристань.
— Ну что, люди торговые, настроение как? — зычным голосом обратился к купцам воевода.
— Хорошо, спасибо, — ответил за всех Михаил.
— Добро! Вы уж там не посрамите!
— Не посрамим, батюшка, — выкрикнул Хитрован и истово перекрестился.
Шипша все продолжал кивать, как болванчик, что из-за Великой стены привозят.
Вперед вышел владыка Геннадий. Из рук послушника взял смоченную святой водой кисточку и прошел вдоль борта, кропя все что ни попадя, читая при этом нараспев глубоким бархатным голосом:
— Господи Иисусе Христе, Боже наш, по морю яко посуху ходивый и святыя Своя ученики от смущения и волнения того пришествием Своим свободивый: Сам и ныне, смиренно молим Тя, призри милостивно на судна сия ратныя и всесильною Твоею десницею, небесным Твоим благословением благослови я, и плыти в них хотящему воинству соплавай, и благоутишны ветры им поели, и пристави им Ангела блага всесильныя Твоея крепости…
— Он же как для воинов, на сечу отправляющихся, молитву читает, — прошептал в ухо Михаилу Афанасий.
Тот в ответ ткнул его локтем в бок — молчи, мол, слушай. Наконец владыка закончил и, благословив купцов, отошел. Видимо, теперь настал черед князя. Но тот просто стоял молча, расчесывая пятерней густую бороду. Когда торговым людям стало совсем нехорошо под его внимательным взглядом, князь махнул рукой устало — делайте, мол, что хотите, и ушел обратно к саням. Дружинники поспешили следом, расталкивая щитами зевак.
Поклонившись князю вослед, купцы поспешили на корабль. Племянники отвязали канат, втащили трап и засуетились у мачты, распуская парус из небеленого холста. Афанасий поднял весло, пошел на нос и оттолкнулся от пристани. Струг медленно отвалил от берега.
В толпе на берегу заголосили, замахали белыми платочками. Вознеслись над головой иконы Николы Чудотворца — покровителя мореходов и странников.
Афанасий подошел к Михаилу.
— Вот, значит, Мишка, в чем твой секрет? — многозначительно проговорил он.
— Ты о чем? — Михаил сделал вид, что не понимает приятеля.
— По княжескому заданию торгуешь. Видать, он тебе и денег ссудил, и товар, что везешь, тоже его.
— А-а-а-а, — протянул Михаил. — Да, есть такое дело. Только ты не веселись так — с княжеской казной за спиной торговать куда как опаснее, чем со своей. Случись что, не перед родичами да детушками малыми, а перед княжьим гневом ответ держать. Зато и выгоды немалые.
— Проныра! — покачал головой Афанасий.
— На том стоим, — улыбнулся Михаил.
Глава третья
Струг плавно скользил по волжской глади. Острый нос с шелестом разрезал темную воду. Вспыхивали по берегам и угасали за кормой огоньки прибрежных деревень. Ветер был попутным. Люди отдыхали, отложив весла, и развалились прямо на банках, подложив под головы шапки.
Настроение у купцов было донельзя благодушным. Удачное начало — половина дела, а дело, начатое благословением самого епископа, каким еще и считать?
По их расчетам, до Нижнего они должны были добраться к завтрему, вечером, если со стоянкой, или к утру, если плыть в ночь. Решили плыть, запалив на левом борту факел, чтоб разойтись с другим судном, идущим в темноте вверх по реке.
Послав одного татарина к рулю — все равно по-русски ни бельмеса и не пьет, — купцы собрались под мачтой. Достали глиняную бутылку с хмельным медом. Афанасий, за несколько дней путешествия воспрянувший духом и скинувший полпуда веса, рукой раскрошил сургуч, коим была залита пробка. Подцепив ногтями, выдрал ее с хлопком пушечным. Разлил по глиняным кружкам пенный напиток.
Выпили все, даже Шипша, хотя он вроде веры мусульманской и хмельного потреблять ему не положено. Крякнули, больше для порядку, чем от крепости, закусили хлебом, лучком и вяленым лещиком. Налили по второй. Кто-то из племянников затянул вполголоса песню о речных просторах и широких полях. Андрей, сын Прокопьев неожиданно стал подтягивать глубоким басом. Допели, накатили еще по одной. Песню затянул другой племянник, и тоже о просторах, о воле да о богатстве. Андрей опять подхватил, вибрируя своим огромным брюхом. От его пения, казалось, сотрясался весь корабль.
Мишка придвинулся к Афанасию, задумчиво почесал бровь:
— А вот интересно, отчего у нас все песни грустные? Вроде ж про хорошее все, про простор, про волю, про деньги даже, а сердце рвет?
— Да уж, — пробормотал Афанасий. — В Пруссии, вон, их Ганзели и Гретхены даже про пытки и казни лютые умудряются весело, с плясками разухабистыми, а у нас… Их бы веселость да к нашей удали…
— То верно, — покивал Михаил.
Песня закончилась, слово взял Хитрован.
