Рафаэль Сабатини - Маркиз де Карабас
Рапиры вновь были опущены, и Морле обратился к расстроенному Сен-Жилю:
— В непривычной для вас позе вы будете чувствовать себя немного скованно, потеряете в скорости движения, в силе удара и облегчите задачу противнику. Но со временем это пройдет. Остальными недостатками мы займемся после того, как исправим первый, — пообещал Кантэн и закончил словами, нанесшими шевалье самую жестокую рану: — Вы проявили такие способности, что из вас легко будет сделать грозу фехтовальщиков.
Шевалье снял маску, и все увидели, что лицо его потемнело от огорчения. Его и так уже с давних пор считали грозой фехтовальщиков, во всяком случае, он сам считал себя таковым. Он чувствовал себя школьником, которого высекли, и ему стоило немалого труда держаться в рамках учтивости. Он натянуто рассмеялся:
— Вы преподали мне урок, и его суть в том, что мастерство в искусстве фехтования доступно лишь тем, кто обучает этому искусству. — Не переставая смеяться, он повернулся к насупившемуся брату. — Кажется, был момент, когда мы чуть не забыли об этом.
— И только потому, — проговорил безжалостный Констан, — что ты обманывал весь свет своими претензиями на славу фехтовальщика.
Оба сочли уместным рассмеяться, тогда как Морле выступил на защиту шевалье:
— В моей академии есть несколько способных учеников, но нет ни одного, рядом с которым я бы не решился поставить вашего брата.
— И что из того? — прозвучал ворчливый вопрос.
— Что из того? Очень многое. Доверьтесь мне, шевалье, и если через месяц вы не станете настоящим мастером, я закрою свою академию.
Когда после продолжительного обмена любезностями трое посетителей удалились, О’Келли сказал Морле:
— Вы будете глупцом, если сделаете это.
— Почему?
— Потому что вы будете учить его тому, как вам же перерезать горло. В чем причина вашей ссоры, Кантэн?
— Ссоры? До сегодняшнего дня я их ни разу не видел.
— И это вы говорите мне? Ладно-ладно. — О’Келли рассмеялся. — Клянусь, нынешним утром вы порядком сбили с них спесь. И куда девалось высокомерие его светлости! Все они одинаковы, эти тщеславные французские щеголи. Глядя на них, нетрудно понять, что они сделали революцию действительно необходимой. Но — дьявол меня забери! — она ничему их не научила, не открыла им глаза на их собственное ничтожество. И все-таки, — закончил он, — хотел бы я знать, что имеют против вас господа де Шеньер.
— Нэд, какая муха вас укусила?
— Муха подозрения. Я догадываюсь, что привело их к вам сегодня утром. Пока вы занимались с шевалье, я наблюдал за его темнолицым братцем. Его радость, когда он подумал, что шевалье одержал над вами верх, была такой же бурной, как и гнев, когда вы показали, что он ошибся.
— Это естественно для уязвленного тщеславия.
— Это естественно и для разочарования. Назовите меня глупцом, если они пришли сюда не с тем, чтобы проверить, чего вы стоите.
— Но с какой целью?
— Если бы я знал! Но готов поклясться, что не с доброй.
Морле с сомнением посмотрел на симпатичное веснушчатое лицо своего помощника и невольно рассмеялся.
— Можете сколько угодно смеяться, Кантэн. Но сюда они пришли не ради урока фехтования. Я узнаю ненависть, когда вижу ее, и я никогда не видел ее более ясно, чем в глазах господина Констана. О, смейтесь, смейтесь! Но вот вам мое пророчество: вы больше не увидите в своей школе ни одного из этих джентльменов. Не уроки фехтования нужны им от вас.
Глава IV
НАСЛЕДСТВО
Письмо, весьма напыщенное по форме и крайне туманное по содержанию, привело господина де Морле одним ненастным майским утром в пропыленную контору «Шарп, Кэллоуэй и Шарп» в Линкольнз Инн[44].
Он был принял мистером Эдгаром Шарпом с почтительностью, какой этот уважаемый законник не удостаивал его во время прошлых визитов. Прежде чем господину де Морле было предложено сесть, клерку приказали смахнуть пыль со стула. Сам мистер Шарп, словно в августейшем присутствии, остался стоять. Стряпчий — тучный, румяный человек в седом парике, с добродушным выражением лица, которое могло бы служить украшением епископу или дворецкому, суетился вокруг посетителя, в виде прелюдии к разговору издавая похожие на мурлыканье звуки.
— Уже… позвольте, позвольте, дорогой сэр… Вот уже скоро год, как я имел удовольствие и счастье видеть вас в последний раз.
— С вашей стороны крайне любезно описывать это событие в таких выражениях. Свой приход в эту контору я бы никаких не назвал удовольствием, а счастьем — и тем паче.
Ошибочно истолковав слова Кантэна, мистер Шарп отбросил улыбку.
— Ах, как справедливо, сэр! Воистину справедливо! Вы правильно делаете, порицая мои выражения. Неудачные, чрезвычайно неудачные… Ведь поводом — я бы сказал, грустным поводом — послужила прискорбная кончина вашей матушки и вступление во владение ее небольшим состоянием, в каковом деле, о чем я с удовольствием вспоминаю, я имел… хм… ах… честь быть вам немного полезен.
Покончив с излияниями, весьма напоминающими речь на панихиде, мистер Шарп позволил улыбке вернуться на уста.
— Возьму на себя смелость заметить, сэр, что вы хорошо выглядите, отменно хорошо. Это наводит на мысль — и полагаю, не без оснований, — что ваша жизнь за протекший год не была слишком… ах… тягостной.
— Моя академия процветает. — Насмешливый рот Катнена растянулся в улыбке. — В нашем вздорном мире всегда есть работа для людей моей и вашей профессии.
Какой-то миг над мистером Шарпом нависла угроза обнаружить негодование по поводу объединения двух профессий, между которыми он не находил ничего общего. Но он своевременно опомнился.
— Чрезвычайно приятно, — промурлыкал он. — Особенно в дни, когда многие из ваших соотечественников, таких же изгнанников, как и вы, испытывают лишения.
— Что до моего изгнания, то право, сэр, я не слишком ощущаю его тяжесть. Настоящим изгнанием для меня было бы покинуть Англию.
— Тем не менее, сэр, вас, должно быть, подготовили к подобной мысли.
— Меня ни к чему не готовили.
Сочтя ответ Морле верхом остроумия, мистер Шарп втянул ноздрями воздух и издал невнятный звук, долженствующий означать смех.
— Прекрасно, сэр, прекрасно. У меня есть для вас новость. — Румяное лицо стряпчего снова приняло торжественное выражение. — Новость чрезвычайной важности. Ваш брат скончался.
— Боже мой, сэр! Разве у меня был брат?
— Возможно ли, чтобы вы об этом не знали?
— Я и сейчас не убежден в этом, мистер Шарп.
— Боже правый! Боже правый!
