Рафаэль Сабатини - Маркиз де Карабас
Его слуга Барлоу объявил о приходе барона, барон объявил о своих спутниках и представил их.
— Мой дорогой Морле, я привел к вам двух соотечественников, которые думают, что они ваши родственники, и вследствие этого полагают, что вам следует познакомиться. Лично для меня логичность этого вывода не столь очевидна, поскольку родственники — величайшее несчастье, которым нас наделяют при рождении. Я всегда говорю, что друзей выбираю сам, ну а родственники пусть отправляются к черту, я за них не отвечаю.
Морле оставил О’Келли и подошел к гостям.
— У меня нет вашего опыта, барон. В отношении родственников судьба меня пощадила.
— В таком случае, вот вам еще одно доказательство ее благосклонности. — И барон назвал своих спутников: — Господин Арман де Шеньер шевалье де Сен-Жиль и его брат Констан.
Молодые люди были настолько непохожи друг на друга, насколько могут быть непохожи братья. Сен-Жиль был чуть выше среднего роста, хорошо сложен и изящен; его узкое, с правильными чертами, лицо портило презрительное выражение. Младший брат был на полголовы выше и отличался плотным, мощным сложением. У него были черные волосы, очень смуглая кожа и широкий рот с толстыми, как у эфиопа, губами. Одежда обоих молодых людей свидетельствовала о богатстве, что напомнило Кантэну замечание Лионна относительно его источника; но если стройная фигура Сен-Жиля в камзоле, сшитом из ткани двух оттенков голубого, была образцом элегантности, то платье Констана потугами на моду лишь подчеркивало его неуклюжесть.
Резкая и властная манера держаться, вполне соответствовавшая облику младшего де Шеньера, в не меньшей степени проявлялась в его готовности говорить за них обоих и в выборе выражений.
— Что до меня, сударь, так я допускаю между нами только то родство, которое объединяет всех людей, носящих одинаковое имя, и означает принадлежность к одному племени. Довольно много французов носит имя Морле. Мы же — Морле де Шеньеры.
— Тогда как я — Морле де Никто. Тем не менее, как просто Морле я вас приветствую, а как соотечественник — я к вашим услугам.
Он представил гостям О’Келли, предложил им сесть и послал Барлоу за вином и бокалами.
— Вы пользуетесь репутацией отличного учителя фехтования, сударь, — милостиво заметил шевалье де Сен-Жиль.
— Вы очень любезны.
— И к тому же высочайшим покровительством.
— Мне повезло.
— Не могу простить себе, что, проведя в Лондоне шесть месяцев, я не познакомился с вами и не воспользовался возможностями, которые предоставляет ваша школа. Рискую показаться нескромным, но я и сам неплохо владею шпагой.
— Ох уж эта скромность! — рассмеялся Фражле. Констан тоже рассмеялся.
— Моя школа в вашем распоряжении. Здесь вы встретите многих эмигрантов. Некоторые приходят для занятий фехтованием, но большинство с тем, чтобы повидать друг друга. Встретите многих знакомых англичан, которые не скрывают своих симпатий к нашим изгнанным с родины соотечественникам.
— Думаю, не только их, — ехидно заметил Констан. — Многие посетители вашей академии разделяют взгляды проповедуемые школой мистера Фокса[37].
Кантэн терпимо улыбнулся.
— Мне не пристало выбирать учеников по их убеждениям. И я один из тех, кто уважает даже те взгляды, которые не разделяет.
— Подозрительно республиканское настроение, — сказал Сен-Жиль.
— Прошу не считать меня республиканцем только потому, что я стремлюсь развивать в себе чувство справедливости.
— Каковое, я полагаю, — с откровенной издевкой парировал Констан, — вы почерпнули у левеллеров[38] и якобинцев[39], которые орудуют здесь, в Англии, и мечтают установить Древо Свободы[40] в Уайтхолле[41] и гильотину перед королевским дворцом.
— О, нет. — Кантэн сохранял невозмутимость. — Не думаю, чтобы я что-либо у них почерпнул. Как не думаю и того, что их следует принимать всерьез. Англичане — само спокойствие. Именно эту добродетель я и стремлюсь усвоить. — Он посмотрел Констану в глаза и подкрепил свое замечание легкой улыбкой. — Кроме того, у них уже есть конституция.
— Позор для короны, — отрезал Констан, после чего в разговор вступил Фражле:
— У них есть также Общество Друзей Человека, которое занимается распространением Евангелия по грязным евангелистам Марату и Робеспьеру.
— Быть может, ваша британская флегма и чувство справедливости одобряют подобные действия? — поддел Кантэна младший де Шеньер.
Сен-Жиль счел за благо вмешаться.
— Боюсь, дорогой господин де Морле, что мы не слишком учтивы. Отнесите это на счет нашего бедственного положения и простите. К сожалению, мы затронули вопрос, который больно задевает чувства всех французских эмигрантов, а когда задеты чувства, порой забываешь о сдержанности.
— Ну, а с моей стороны помнить о ней не велика заслуга, ведь я далек от политики.
Барлоу принес графины с вином, бокалы и блюдо с миндальным печеньем.
О’Келли, который все это время, примостившись на подлокотнике кресла, слушал разговор со смешанным чувством удивления и негодования, вскочил, чтобы помочь хозяину, довольному возможностью сменить тему.
— Бокал вина, шевалье. Оно прекрасно улаживает любые споры.
Но пока он разливал вино, Констан возобновил прерванный разговор:
— Возможно ли, что в такое время существует человек, совершенно не интересующийся событиями вокруг него?
— Прошу прощения. Я имел в виду не события, а теории, которые за ними стоят.
— Вы отделяете одно от другого?
— По-моему, это просто необходимо. Теории были задуманы великими умами, чтобы исправить несправедливость, сделать мир лучше, дать счастье тем, кто его никогда не знал. К сожалению, осуществление этих теорий попало в руки своекорыстных негодяев, которые извратили понятие свободы, превратив ее в анархию.
— В данных обстоятельствах, — сказал Сен-Жиль, — это лучшее, что могло случиться. Для нас самое важное то, что политические проходимцы, став хозяевами государства, энергично истребляют друг друга и своим неумелым правлением приближают день расплаты, то есть день нашего возвращения.
— Когда он настанет, то, возможно, это заставит замолчать даже мистера Фокса, — с надеждой заметил барон. — Для Англии его деятельность почти так же вредоносна, как для Франции деятельность Мирабо[42], которого он очень во многом напоминает. У Мирабо достало хорошего вкуса умереть, прежде чем поспел урожай, который он помогал сеять. Мистеру Фоксу тоже лучше бы умереть, прежде чем он вдохновит своими идеями новых Хорн Туков и лордов Фитсджеральдов[43].
