Генрих Майер - Дочь оружейника
– Помилуйте, синьор, – говорил старик, – мог ли я подозревать, что Жуанита хочет спасти вашу пленницу… я думал, что она ревнует.
– Что тебя одурачила девчонка, это хорошо, но отнять у меня Марию, когда мне было так трудно добыть ее. О! Я отплачу за это! Тотчас бегите к городским воротам, – сказал он нескольким воинам, – скажите, чтобы не выпускали никого без осмотра, потом обойдите весь город и отыщите мне проклятую цыганку. Она узнает, что значит навлечь на себя гнев Перолио.
– Что вы хотите с ней делать? – спросил Соломон, который кажется все еще любил цыганку и боялся, чтобы она не попала в руки бандита.
– А тебе что за дело! Не думаешь ли ты, что я буду церемониться с твоей красавицей? Я ее отдам на потеху моим солдатам, а потом велю повесить.
– Пощадите, синьор, прошу вас, я выкуплю ее, – умолял старик, воображение которого рисовало чудный образ девушки.
– Нет, – проговорил отрывисто Перолио, – это будет уроком и тебе, чтобы ты впредь лучше исполнял мои приказания.
– Ваши приказания, синьор! – сказал Соломон с досадой. – Разве вы мой начальник, разве я тюремщик, чтобы охранять ваших любовниц? Впрочем, я напрасно упрашиваю вас. Жуанита не так глупа, чтобы оставаться в Утрехте. Она верно уже далеко отсюда.
– Я здесь, – сказала цыганка серебристым голосом и смело вошла в комнату.
– Как! – вскричал ростовщик. – Зачем ты вернулась? А, понимаю, ты из ревности выпустила пташку, чтобы остаться одной у меня в доме. О! Что ты наделала, шалунья!
И Соломон бросился к девушке, чтобы обнять ее, но она оттолкнула его так сильно, что он едва устоял на ногах, и отвечала презрительно:
– Оставь меня, гадкий старикашка, я пришла не к тебе, а к синьору Перолио.
Последний с любопытством смотрел на красавицу, удивляясь ее смелости, но гнев еще кипел в нем и он вскричал:
– Так это ты смела освободить девушку, которая принадлежала мне!
– Она не могла принадлежать вам, синьор, – отвечала Жуанита, – потому что не любит вас.
– Как ты смеешь говорить так со мной? Ты знаешь, что я могу тотчас тебя повесить?
– Если я пришла к вам сама, когда могла легко уйти из города, значит я не боюсь смерти.
Смелость и уверенность девушки удивляли Перолио, который никогда не встречал подобных женщин, но в то же время он ощущал какое-то непонятное чувство. Красота Жуаниты поразила его, как всех, кто видел ее в первый раз, но ни одна красавица не производила на него такого странного впечатления. Его смущал гордый, ясный взгляд цыганки; гнев его прошел, он забыл Марию и не мог насмотреться на черты Жуаниты, напоминавшие ему что-то особенное.
Старик Соломон, забыв все обиды, тоже не спускал глаз с девушки и только твердил в восторге:
– Какая смелость! Какая красота!
Не понимая движений своего сердца, Перолио готов был простить виновную и даже просить у нее прощения за угрозы, как вдруг вбежал Рокардо с несколькими солдатами Черной Шайки. Все они были покрыты кровью и грязью и едва держались на ногах от усталости. Рокардо едва мог проговорить:
– Мы разбиты!.. Эмн взят!
Это известие поразило Перолио. Он как зверь бросился на Рокардо и начал трясти его за ворот, но бедняк был не в силах проговорить ни одного слова. Другой воин, успевший вздохнуть и выпить вина, которое стояло на столе после вчерашнего ужина, объяснил начальнику, как неприятель напал на их лагерь и как почти вся Черная Шайка погибла в канале.
– Мы успели прорваться сквозь ряды всадников Шафлера, – прибавил солдат, – и поскакали, чтобы известить вас о несчастье.
– Опять Шафлер! – вскричал Перолио в бешенстве. – Как мне отомстить ему?.. Да, эта девчонка его сообщница, он подослал ее сюда… она заплатит за всех.
И обратясь к толпе солдат, собравшихся, чтобы узнать новости от Рокардо, бандит заревел:
– Возьмите эту цыганку и потешайтесь ею, а завтра чтобы она была повешена перед дверьми этого дома!
С диким криком бросились солдаты к Жуаните, которая, улыбаясь презрительно, отступила к стене, чтобы ее не могли окружить, и прежде чем один из бандитов дотронулся до нее, она достала свой маленький кинжал и поразила себя в грудь. Солдаты отхлынули от нее, а она упала, обливаясь кровью и шептала с ангельской улыбкой:
– Прости, Франк.
– Что вы сделали! – вскричал Берлоти, плача навзрыд. – Бедняжка! Так молода и так хороша!
И забыв свою глупую любовь, старик положил раненую на диван и старался унять кровь. Раненая еще дышала и угасающий взор ее не покидал Перолио, который может быть в первый раз в жизни раскаялся, что погубил бедную девушку.
– Посмотрите, синьор, – сказал Соломон, перевязывавший рану, – какой богатый крест на шее у Жуаниты и какой странной формы!
Перолио подошел к дивану и, взглянув на крест, страшно побледнел.
– Откуда ты взяла его, Жуанита, – проговорил он глухим, задыхающимся голосом, – скажи, умоляю тебя?
Но она не могла выговорить ни слова, на губах ее показалась кровавая пена, зубы были стиснуты от боли. Перолио закричал в отчаянии:
– Спасите ее, приведите врача, я озолочу того, кто вылечит ее! Может быть, рана не смертельна.
– Кажется, надежды мало, – сказал Соломон, понимавший медицину и хлопотавший около раненой вместе со старой служанкой. – Ее детская рука была сильна и если бы удар не ослаблен был немного этим крестом, она умерла бы в минуту; теперь, она, может быть, промучается несколько дней.
– Где вам ее вылечить, – вмешалась старая служанка. – Только одна колдунья падерборнских развалин может помочь ей.
– Колдунья? – спросил Перолио. – Разве она лечит?
– Как же! У соседки Бригитты сын подрался в кабаке и ему раскроили череп. Страшно было смотреть на него, и врач бурграфа объявил, что он умрет Но старуха положила сына в телегу, поехала в Падерборн и предлагала колдунье свою душу, чтобы та починила голову сына. Не знаю, взяла ли она душу, только сын Бригитты через неделю был здоров и опять буянит по кабакам.
– Послать за ней, – вскричал Перолио, забывший и погибель своей шайки, и войну, и Шафлера, и думавший только, как спасти непонятную девушку и расспросить ее о странном кресте.
– Не трудитесь посылать, – возразила старуха. – Дочь Барбелана не выходит теперь из своих развалин. Верно, хозяин запретил ей. Все больные должны сами отправляться в развалины.
– Но Жуанита так слаба… и без чувств.
– Я перевязал рану хорошо, – сказал Берлоти, – и обморок ее может быть продолжителен. Я думаю, если ее перенести осторожно в спокойных носилках, ей не будет хуже. Впрочем, вряд ли ей помогут все колдуньи света.
– Надобно испытать все. Велите приготовить носилки.
– Но вы забыли, что никто не согласиться нести ее в Падерборн. Носильщики бросят ее непременно на половине дороги, лучше оставьте ее здесь умереть спокойно.
