Мишель Зевако - Коррида
Да и как, в самом деле, не думать о еде, когда монахи все приносят и приносят великолепные блюда! И оставляют стол накрытым под тем предлогом, что шевалье, возможно, захочется поесть. Если даже Пардальян смог бы прогнать голод, стоило бы его взгляду случайно упасть на стол, как желудок тотчас же обо всем ему напомнил бы.
На следующий день муки усилились. Безжалостные монахи приносили ему еду целых пять раз.
Пять раз за день Шевалье приходилось бороться с искушениями. С каждым разом стол становился все более обильным и изысканным, а вина – все более редкими и знаменитыми.
На третий день Пардальяну стало еще хуже. Он с трудом передвигался.
Голова его горела.
– Остался только один день, – ободрял себя шевалье. – Он пройдет, как прошли уже два дня. А что будет потом?
Поживем – увидим.
Пардальян постоянно думал о побеге, но пока он не видел для этого ни малейшей возможности. К тому же он сильно ослабел. Теперь шевалье снова и снова с надеждой думал о Чико. Большую часть времени он стал проводить возле окна и смотреть, не появится ли наконец его маленький друг и не бросит ли ему еще одну записку. Но Чико все не показывался.
На третий день упорство Пардальяна вывело охранников из себя.
Обычно монахи так старательно хранили молчание, что можно было подумать, будто они немые. Однако в день прихода Эспинозы они, напротив, были болтливы, и, поскольку их беспокоило, что узник ничего не ест, они говорили исключительно о еде.
Когда разговор зашел о винах, мнения их разделились. Мало-помалу монахи разгорячились и от спора перешли к брани. Дело даже чуть было не дошло до драки. Никто из двоих не хотел уступать. В конце концов, они решили избрать судьей Пардальяна. Каждый принес ему в комнату то, что считал лучшим, и пока один умолял шевалье попробовать какое-нибудь блюдо, другой клялся Пресвятой Девой и всеми святыми, что есть эту гадость – значит, добровольно отравиться.
Можно представить, каково было Пардальяну, медленно умиравшему от голода, слушать подобные споры.
Шевалье мог бы приказать этим взбесившимся болтунам вести себя потише. Они бы повиновались, но Пардальян был убежден, что монахи просто-напросто разыгрывали гнусную комедию, чтобы хитростью заставить его проглотить яд. Не сомневался также шевалье и в том, что, захоти он прогнать монахов, ничего бы из этого не вышло и они бы продолжали его мучить. Таким образом, ему приходилось все это терпеть.
Однако Пардальян ошибался. Монахи ничего не разыгрывали, а вели себя вполне искренне. Это были два недалеких малых, невежественных, как… монахи. Им доверили охранять шевалье только благодаря их геркулесову сложению. Эспиноза счел их достаточно крепкими, чтобы помешать Пардальяну сбежать, если вдруг тому придет на ум подобная блажь.
Однако шевалье знал: даже если он справится с этими двумя монахами, перед ним окажется запертая дверь, а за ней – еще два сторожа в коридоре. Впрочем, эти двое были просто статистами, ничего не знавшими о планах режиссера.
Зато два болтуна являлись полноправными участниками драмы. Они знали, что должны выполнять все желания шевалье, – только не открывать ему дверь и не выпускать его наружу.
Также им было велено приложить все усилия, чтобы уговорить Пардальяна немного поесть.
Так как Эспиноза прослышал, что эти двое – большие любители поесть и выпить, он строго-настрого запретил им, угрожая самыми суровыми наказаниями, прикасаться к тому, что предназначено для шевалье. Монахи очень хорошо знали, что в их монастыре даже у стен есть глаза и уши, поэтому у них и в мыслях не было не подчиняться приказу: что происходит в случае неповиновения, им было прекрасно известно по собственному печальному опыту.
И вдобавок, – и это говорит о том, что Эспиноза никогда и ничего не оставлял на волю случая и умел ловко применять в своих целях слабости тех, кого он использовал, – монахам было сказано следующее: если благодаря их усилиям заключенный выпьет хотя бы глоток воды, то вся оставшаяся снедь поступит в их полное распоряжение. Им можно будет даже напиться до чертиков, предварительно получив отпущение грехов. Если же узник так ничего и не съест, в наказание за их несообразительность этот замечательный обед унесут у них из-под самого носа, и им, как и прочей братии, придется довольствоваться обычным постным меню.
Вот почему несчастные сторожа с таким остервенением убеждали Пардальяна съесть хотя бы что-нибудь. Вот почему у них был такой безутешный вид, когда шевалье в очередной раз отказывался принимать пищу. Просто этих двух обжор удручало то, что от них уплывают такие аппетитные блюда.
Понятное дело, Пардальян ничего этого не знал. Несколько раз он подвигал монахам тарелки и наливал до краев стакан благородного вина со словами:
– Угощайтесь, преподобные отцы. Вы говорите, что были бы счастливы, если б я поел… Хорошо! Отведайте же хотя бы кусочек, и я клянусь вам, что буду есть после вас; выпейте глоточек этого ароматного вина, и я выпью остальное.
Делая это предложение, шевалье внимательно наблюдал за обжорами и замечал жадные взгляды, которые они бросали то на тарелку, то на стакан. Сам того не ведая, он подвергал их жестокой муке.
– Ах, это невозможно, – вздыхал один из монахов.
– Почему же? – спрашивал Пардальян.
– Увы, сын мой, это строго запрещено.
– Нам угрожают плеткой, – добавлял второй.
– Да, плеткой и другими телесными наказаниями, а еще карцером, в котором сидят до самой смерти, и…
– Не будем больше говорить об этом, – прервал монахов шевалье, про себя добавляя: «Черт подери! Как они боятся ко всему притрагиваться! Негодяи знают, что еда отравлена».
На третий день братья Батист и Закария (почему бы, в самом деле, нам не представить читателю этих достойных служителей церкви) казались более огорченными и раздраженными, чем обычно: огорченными, потому что вокруг было столько аппетитных блюд и столько прекрасных вин, а им нельзя было даже окунуть в сосуд палец или попробовать капельку золотистой жидкости, искрящейся в бутылках; раздраженными, потому что они предчувствовали, что заключенный опять будет над ними издеваться. Настал час обеда, и монахи, как обычно, предстали перед Пардальяном. Однако вместо того чтобы внести в комнату прибор, брат Батист объявил с сияющим видом:
– Если господин шевалье изволит пройти в трапезную, мы будем иметь честь подать ему там обед.
Пардальян был озадачен. Что все это значит? Что за ловушку ему приготовили?
Довольные физиономии сторожей, их хитрые улыбки не оставляли никаких сомнений в том, что против него замышляли что-то дурное. Шевалье сухо ответил:
