Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

— Кто же приговорил его к смерти — Антипа или Пилат? — спросил Лазарь, сцепляя и расцепляя пальцы.

— Пилат, — ответила Мария Магдалина. — Он крикнул толпе, что, согласно обычаю, на Пасху принято отпускать одного приговоренного. Ох, как же я надеялась! Я решила — он хочет освободить Иисуса. Вместо этого прокуратор спросил толпу, кого они пожелают отпустить: Иисуса или другого осужденного. Мы, женщины, пришли ко дворцу порознь, но к этому времени уже нашли друг друга в толпе и начали выкрикивать имя Иисуса. Однако там было много сторонников человека по имени Варавва — зелота, которого держали в Антониевой башне как мятежника. Они принялись повторять его имя и заглушили наши голоса.

Меня потрясло, что Иисус все-таки мог спастись, но не спасся. Если бы я была там… Если бы встала пораньше, если бы не медлила в Гефсиманском саду, я была бы на площади, наполнив воздух именем Иисуса.

— Все произошло так быстро, — повернулась ко мне Мария. — Пилат указал пальцем на Иисуса и сказал: «Распните его».

Я закрыла глаза, чтобы не видеть картину, которая мучила меня больше всего, но ей были нипочем стены, веки, любые барьеры: мой возлюбленный, пригвожденный к кресту, пытается распрямиться, чтобы сделать глоток воздуха.

Так и выглядит скорбь?

В памяти мелькнуло одно глупое воспоминание.

— Мария, ты помнишь, как Юдифь обменяла Далилу на рулон ткани?

— Конечно, — отозвалась Мария. — На тебе лица не было.

Я обвела остальных взглядом, желая, чтобы они поняли.

— Мне поручали смотреть за животными. Далила была не просто козой, она была моей любимицей.

— Теперь она моя любимица, — сказала Мария.

На краткий миг я испытала радость: Далила все еще жива, ее холят и лелеют.

— Юдифь ненавидела эту козу, — добавила я.

— Думаю, она ненавидела силу твоей любви, — заметила Саломея.

— Надо признать, Юдифь любила меня не больше, чем Далилу, но чтобы без спросу потащить козу в Сепфорис и продать — такого я не ожидала. Юдифь утверждала, что выменяла на нее кусок тонкого полотна, какого ей никогда не соткать. К тому же Иаков только что купил молодую козу, поэтому Далила больше была нам не нужна.

На лицах слушателей было недоумение: к чему этот рассказ. Но они лишь молчали, сочувственно кивая. «Всяк переживает горе по-своему, — читалось в их взглядах. — Ее мужа только что распяли, так пусть говорит что хочет».

— В тот же день Иисус вернулся домой из Капернаума, где работал всю неделю. Я обезумела от горя. Хотя было уже далеко за полдень, муж, пусть и был голоден, повернул обратно и пошел в Сепфорис, чтобы выкупить Далилу на деньги, заработанные за целую неделю.

— Он вошел в ворота, неся на плечах Далилу. — У Марии сверкнули глаза.

— Да, именно! — воскликнула я. — Он вернул ее.

Я по-прежнему видела усмешку мужа, когда он шагал ко мне по двору с дико блеявшей Далилой. Картина не померкла. Как и другая, где он висел на кресте. Я закинула голову и набрала полную грудь воздуха. Надо мной лежала рваная пелена облаков. Луна где-то спряталась. Сова улетела.

— Тогда уж расскажи им и остальное, — сказала Мария.

Я не собиралась, но была рада послушаться ее.

— На следующей неделе Юдифь покрасила свою новую тонкую ткань и повесила ее сушиться во дворе. Я часто разрешала Далиле выбираться из тесного загона для скота и свободно бродить по двору, когда ворота на улицу были закрыты. Мне и в голову не приходило, что она съест ткань Юдифи. Однако же Далила сожрала ее. Даже ниточки не оставила.

Мария засмеялась, и остальные присоединились к ней. В их смехе чувствовалось огромное облегчение, словно прибавилось воздуха. Ведь можно горевать, смеясь?

Марфа разлила остаток вина по чашами. Мы были измучены, опустошены, мечтали забыться сном, но продолжали сидеть, не желая расставаться, находя убежище в нашем единении.

Время близилось к полуночной страже, когда у ворот раздался голос:

— Это Иоанн, ученик Иисуса.

— Иоанн! — воскликнула Мария Магдалина, провожая Лазаря к воротам.

— Какое дело привело его в такой час ночи в субботу? — недоумевала Марфа.

Иоанн вышел к свету и огляделся по сторонам. Его глаза задержались на мне, и я вспомнила, что видела его раньше. Он был одним из четырех рыбаков, которые много лет назад вместе с Иисусом пришли к нам в дом из Капернаума и разговаривали во дворе до поздней ночи. Молодой, долговязый и тогда безбородый, теперь он стал широкоплечим мужчиной с задумчивыми, глубоко посаженными глазами и бородкой, курчавящейся под подбородком.

Я всмотрелась в его лицо и поняла, что видела его сегодня на Голгофе. Это он подошел к кресту, на котором висел Иисус, и его, как и меня, отогнали солдаты. Я одарила Иоанна печальной улыбкой. Он был учеником, который остался с мессией.

Он устроился на полу, а Марфа, пробормотав что-то о пустых винных мехах, поставила перед гостем чашу с водой.

— Что привело тебя к нам? — спросила Мария Вифанская.

Взгляд Иоанна скользнул по мне, и лицо его стало серьезным. Сидя между Марией и Тавифой, я сжала их руки.

— Иуда мертв, — сказал Иоанн. — Он повесился на дереве.

VII

Стоит ли признаться? Часть меня желала смерти брату. Когда Иуда передал Иисуса храмовой страже, он перешел границу, разрушил нечто священное в моей душе. Я послала ему взгляд, полный жалости, когда он совсем один стоял на Голгофе, но после я чувствовала только ненависть.

Все притихли. Мария, Саломея и остальные ждали, что я отвечу на известие о смерти Иуды, и в этой тишине мне пришло в голову, что Иисус попытался бы полюбить даже Иуду. Убийцу, потерявшего себя. Однажды, когда я жаловалась на придирки Юдифи и говорила, что терпеть ее не могу, Иисус ответил: «Я знаю, Ана. С ней трудно. Ты не обязана любить ее. Попробуй лишь действовать с любовью».

Но он был Иисусом, а я — Аной. Сейчас я не могла простить Иуду. Возможно, со временем я приду к этому, но пока ненависть спасала меня, оставляя меньше места боли.

Молчание затянулось. Никто не находил подходящих слов. В конце концов Мария Вифанская пробормотала:

— Ох, Ана. Этот день приносит только горе. Сначала твой муж, теперь брат.

Я вспыхнула: как ей в голову взбрело поставить Иисуса и Иуду рядом, словно потеря равнозначна?! Но я знала, что она не хотела дурного. Поднявшись, я улыбнулась всем.

— Ваше участие было моим единственным утешением сегодня, однако сейчас я устала и пойду спать. — Я наклонилась и поцеловала Марию и Саломею. Тавифа последовала за мной.

Я свернулась калачиком на тюфяке в комнате Тавифы, но не смогла уснуть. Услышав, как я ворочаюсь, моя подруга начала наигрывать на лире, надеясь погрузить меня в дремоту. Звуки музыки в темноте разбудили во мне печаль. Я горевала по моему возлюбленному, но и по брату тоже. Не по предателю Иуде, а по мальчишке, который тосковал по родителям, был отвергнут нашим отцом, брал меня с собой гулять по Галилейским холмам и всегда принимал мою сторону. Я оплакивала Иуду, который отдал мой браслет раненому работнику, сжег финиковую рощу Нафанаила, восставал против Рима. Это был тот Иуда, которого я любила. По нему я и рыдала, уткнувшись лицом в сгиб локтя.

VIII

Когда на следующее утро я проснулась, небо побелело от яркого солнца. Постель Тавифы была пуста, запах свежеиспеченного хлеба проникал во все уголки дома. Я села, удивившись тому, что уже так поздно. На одно блаженное мгновение я позабыла о вчерашней катастрофе, но тут же память вернула все на свои места, и горе сдавило мне ребра, так что трудно стало дышать. Вот бы тетя была со мной! Со двора доносились тихие настойчивые голоса женщин, но мне нужна была Йолта.

Я стояла в дверях, пытаясь представить, что она сказала бы, будь она здесь. Прошло несколько минут, прежде чем я позволила себе вспомнить ту ночь в Александрии, когда Лави принес весть о казни Иоанна Крестителя и меня охватил страх потерять Иисуса. «Все будет хорошо, — сказала Йолта, и когда меня передернуло от обыденности, пустоты этих слов, добавила: — Когда я говорю, что все будет хорошо, я не утверждаю, что тебя ждет безоблачное будущее. Есть в тебе нечто несокрушимое… Когда придет время, ты найдешь к ней путь. И тогда поймешь, о чем я говорю».