Улыбка гения - Софронов Вячеслав

— Илья Ефимович, — обратился студент к художнику, — что вы свое драгоценное время тратите на всяких недоумков, прогнали бы его, чем уму-разуму учить. Как говорится, не в коня корм. Вряд ли из него толк выйдет, сколько ни беседуй с ним.　

— Да мне, братец, интересно послушать, чего нынче молодежь говорит, — вытирая тряпкой перепачканные руки, ответил тот, — можно сказать, хождение в народ, опять же польза…　

— Да чего он сказать может? — пренебрежительно поморщился студент, — Чушь всякую, не более того.　

— Это точно, — согласился Репин, — но это и есть показатель того, что дураки в России еще нескоро переведутся. И это меня даже радует…　

Договорить он не успел, потому как в незаконченный рисунок прилетел ком грязи, метко кинутый гимназистом, тут же бросившимся наутек и кричавшим на ходу:　

— Сам дурак!　

Двое студентов бросились было догонять его, но вернулись ни с чем. А Репин сокрушенно качал головой и пытался мастихином соскрести ошметки грязи с листа, но грязевые разводы все же остались.　

— Ну вот, — сокрушенно покачал он головой, — и без того не ахти что получилось, а тут еще этот недоросль подсобил… Видать, заново писать придется. 　

— А если оставить так и выставить в салоне с подписью: «Из тьмы и грязи к свету науки»?　

В ответ Репин лишь покачал головой и, печально улыбнувшись, ответил:　

— Не поймут, не доросли еще до этого понимания, и мне стыдно будет свое мазюканье людям показывать. Так что, как ни крути, а придется заново перерисовывать, может, оно и к лучшему…　

Взглянув вверх, словно в надежде, что воздушный шар вдруг вернется обратно, он спросил:　

— Не видать, не видать, любезного Дмитрия Ивановича, знать, далеко улетел. И когда его ждать прикажете?　

— Трудно сказать, все зависит от силы ветра и когда Дмитрий Иванович пожелает спуск начать, а потом уже на поиски отправляться, — отвечал второй студент.

— Но Дмитрий Иванович то каков, а? Видели, как он этого, в кожаных штанах, из корзины выкинул и сам козликом вовнутрь, да и орет: «Руби канаты!» Как капитан на корабле.　

— Признаюсь, мы тоже от него не ожидали такого, — с улыбкой отвечал второй студент. — Как никак, а все же профессор, статский советник, а он раз — и улетел. Меня аж оторопь взяла, когда шар из вида скрылся.　

— И как же он обратно возвернется? — спросил у них Репин. Но те в ответ лишь пожали плечами и пробормотали что-то невнятное. Но Репина такой ответ не устроил, и он стал допытываться, кто и как будет искать улетевшего Менделеева:　

— А вдруг его в лес, а то и в болото унесет? Что тогда?　

На что студенты дружно ответили:　

— Не знаем…　

— Вот именно, что никто ничего у нас в России не знает, — махнул рукой в их сторону Илья Ефимович. Затем водрузил собранный этюдник на плечо и пошагал в сторону вокзала, бурча себе под нос:　

— Недаром говорят: авось да небось…

Глава третья

Там же, в толпе зрителей, стояли две старушки, которые внимательно слушали все, что говорилось вокруг, а когда студенты с Репиным пошли прочь, то одна, более худощавая, в ситцевом платочке спросила свою подругу:　

А что, правда, будто бы батюшку на той надувной груше в небо запустили?　

— Похож, похож на батюшку, но вот только креста на нем не видела, а так как есть вылитый отец Андрей из соседнего прихода.　

— Крест, думается мне, у него под одеждой сокрыт, как же батюшка без креста? Не может такого быть, чтоб без креста.　

— Одного не пойму, — недоверчиво проговорила вторая, низенькая, старушка, чью голову покрывал длинный черный платок, достававший едва ли не до пояса, — зачем он на небо полетел. Неужто панихиду служить или иное что?　

— Почему обязательно панихиду? — спросила ее подружка. — Может, просто молебен какой потребовался, вот он и вознесся.　

— Тогда бы и дьякон должон при нем быть, как же без дьякона то… Одному молебен как положено не отслужить, точно тебе говорю.　

— Поди, дьякон там внутри сидел, а мы не разглядели, глаза　

уже не те. Я вот вблизи покаместо вижу, а вдаль гляну — и все как в тумане. 　

— И не говори, — согласно закивала головой ее собеседница, — глаза, да ноги — первая наша беда. Но ничего, поживем еще, поглядим на белый свет.　

— Вот ведь до чего додумались, молебен в небе служить. Может, оно и верно. Оттуда молитва до Господа быстрее дойдет.　

— Непременно дойдет, — вторила ей подружка, — а обратно он, видать, не вернется больше… Сама как думаешь?　

— А зачем ему обратно? Он теперича на небесах, там жить и останется.　

— Вознесся, одно слово, — высказала свое мнение женщина в черном платке　

— Ой, ты и сказанула: вознесся! Он же не Спаситель, чтоб вознестись.　

— Откуда нам знать; как мир устроен, теперь все по-новому. Надо послушать, чего наш батюшка на службе объявит, ему, поди, обо всем известно.　

— Это точно, он у нас головастый, недаром из столицы недавно вернулся. Ну, я пошла, дел в доме много, — попрощалась одна из них.　

— Прощевай, Семеновна, свидимся еще, не на этом, так на том свете. Время будет, загляни ко мне, хоть чайку попьем, а то одна-одинешенька, словно сирота казанская, живу.　

Высокая старушка сделала несколько шагов, потом оглянулась и тихо проговорила:

— А жаль того батюшку, мог бы еще на земле пожить, а он раз… и на небо, по своей воле отправился, а дома, поди, детки остались, супруга опять же…　

— Ему видней, — отвечала ее подруга, — видать, владыка приказал, а он ослушаться не посмел… Кто ихнева брата спрашивать станет…

Глава четвертая

На перроне вокзала усатый журналист плотного сложения в котелке с блокнотом в руках подошел к слонявшемуся бесцельно в ожидании поезда по платформе несостоявшемуся пилоту улетевшего воздушного шара Кованько и начал задавать ему вопросы, связанные с полетом профессора Менделеева. 　

— Наши читатели наверняка пожелают узнать, какова цель полета профессора Менделеева, — скороговоркой вымолвил он, — что вы можете сказать на этот счет?　

Кованько, которому ни разу в жизни не приходилось давать интервью, растерялся, зашмыгал носом и хотел было проскочить мимо навязчивого журналиста, но тот оказался расторопнее и преградил ему дорогу.　

— Если вы не пожелаете ответить, то мне придется сообщить читателям, будто бы вы не в курсе происходящего, а потому были отстранены от полета на шаре, — предупредил его опытный в подобных делах журналист.　

Кованько некуда было деваться, и хотя он не знал, что отвечать, но решил, пришло время оправдаться, почему он вдруг остался на земле, а профессор улетел один. И хотя в душе он переживал, что тот, не имея самых элементарных навыков управления воздушным шаром, может потерпеть аварию, но тогда тем более вся ответственность ляжет на него, поскольку именно он являлся ответственным за благополучный полет. Но как он мог предвидеть сумасбродный поступок ученого, пожелавшего лететь в полном одиночестве.

Кованько приостановился, повернулся лицом к журналисту, снял с руки кожаную перчатку, провел пальцем по своим щегольским усикам, откашлялся и заявил:　

— А шо я могу бачить? Мне сказали лететь, я и изготовился, а тут такое началось, не приведи господь. Кто ж знал-то?　

— Что началось? — с интересом перебил его журналист, почуяв, что запахло сенсацией, ожидая обвинения профессора Менделеева в нарушении предписания полета.　

— То и началось, то и началось… — словно заведенный, повторил одну и ту же фразу аэронавт. — Не захотел он меня брать и силою вовнутрь не пустил.　

— Это почему же не пустил? — с удивлением спросил журналист. — Какая на то причина? Можете объяснить это нашим читателям?　

— Откуда же мне знать, — помахал перчаткой тот. — Вот ежели он вернется, у него и спросите, пущай он вам и доложит все как есть.　

— Вы так и не сообщили нам о цели полета, — уточнил журналист свой вопрос. — Может ли поступок профессора Менделеева сорвать задуманное?