Майкл Айснер - Крестоносец
На многие предметы, полученные от неверных, венецианцы выменивали золото, серебро и драгоценные камни у других заключенных. Затем все повторялось: выменянное уходило стражникам. В надежде приобрести что-нибудь у самих охранников, а не у венецианцев остальные группы заключенных принялись с большим рвением раскапывать старый дворец в поисках сокровищ.
Если я не спал или не охотился на грызунов, то копал землю руками и ссыпал ее в кучу у входа в наше укрытие. Мы неделями просеивали грязь, чтобы найти что-нибудь ценное — маленькие кусочки золота или серебра. Позже Саламаджо обнаружил статуэтку, украшенную рубинами, — то ли это была Дева Мария, то ли какой-то языческий идол.
Однако наши отношения со стражниками не были такими отлаженными, как у Джованни и его венецианцев. Никто из нас не говорил по-арабски, поэтому, чтобы не испытывать судьбу, торгуясь с неверными, мы обменивали наши находки у Джованни и венецианцев на предметы, полученные ими от мусульман. Обмен происходил во время ежемесячных визитов Джованни — как и прежде, его посещения не обходились без историй из его моряцкой жизни. Вскоре он вообще перестал взимать с нас налог.
Когда наступила зима, мы находились в тюрьме уже семь месяцев. Джованни говорил, что то были самые холодные три месяца, которые он пережил в Леванте. Правда, земля не покрылась инеем, а родник не замерз, но леденящая сырость, казалось, пробирала меня до самых костей. Когда я пил ледяную воду, у меня начинало ломить в висках.
Несмотря на то, что холода грянули внезапно, мы были хорошо подготовлены к наступлению зимы. Всю осень мы выменивали у венецианцев теплую одежду, одеяла, обувь, но главное — у нас накопилось достаточно дров, чтобы разжечь костер в особенно холодные дни. Мы надели всю одежду, какая у нас была.
С едой дело обстояло хуже. Обменивать было почти нечего. Мы больше не копали землю в поисках сокровищ — она стала слишком твердой. Кроме того, Саламаджо настаивал на том, чтобы сохранить лучшую часть мозаики на потом. Мы все время охотились, а от турков переняли искусство ставить ловушки на грызунов, используя в качестве приманки крошки еды. Однако основной пищей нам служили тараканы: они наползали в пещеру из всех щелей и явно чувствовали себя среди узников как дома, по крайней мере, пока не оказывались у кого-то из них во рту.
Андре в конце зимы заболел. Дизентерия коснулась каждого из нас, но его болезнь длилась особенно долго. Несколько недель все, что он съедал и выпивал, просто не удерживалось в желудке. Он лежал на земле, то обливаясь потом, то дрожа, а иногда его мучили жар и холод одновременно. Однако он ни разу не пожаловался.
Саламаджо сказал, что Андре поправится.
— Твой кузен сильный, — говорил он. — Не теряй веры, Франциско.
— Веры во что, старик? — спрашивал я.
И все же Саламаджо оказался прав. Постепенно Андре оправился — он сильно исхудал, но выжил.
Эту зиму мы впервые увидели, как выкупают заключенных. Я стоял у родника, набирая в чашку воды, чтобы отнести Андре, когда неожиданно распахнулся люк — хотя стражники кормили нас всего несколько часов назад. Обычно все бросались на свет в ожидании еды. На этот раз никто не появился под люком. Все замерли, все разговоры смолкли.
— Мишель Жильбер, — крикнул вниз стражник.
Я увидел, как кто-то движется в темноте: это француз осторожно шел к источнику света. Он остановился в паре футов от меня.
— Я Мишель Жильбер, — произнес он еле слышно.
— Мишель, — произнес человек, перегнувшись через край люка, — я Луи из Тулузы, преданный вассал твоего отца. Он послал меня в Алеппо, чтобы внести за тебя выкуп.
Стражники спустили веревку с толстым узлом на конце. Когда веревка коснулась земли, француз схватил ее и встал на узел. По его грязным щекам потекли слезы.
Несколько стражников принялись тащить его вверх. Все глаза были устремлены на поднимавшегося человека, я тоже с завистью следил за ним. Его будущее уже отличалось от нашего настолько, насколько отличается лунный свет от черного неба.
Перед тем как люк захлопнулся, я увидел обнимающихся французов.
В то лето были выкуплены еще пятеро заключенных. Три турка, один француз и один англичанин.
Зачастую нам казалось, будто наше пребывание в пещере похоже на бесконечные сумерки, в которые лишь изредка врывались проблески света, когда стража открывала люк. Мы не видели ни восхода солнца, ни его заката. Мы понятия не имели, день сейчас или ночь.
Однако время неумолимо шло. Мы вели ему подсчет, ориентируясь на то, что нам бросали еду через день, — как будто, ведя счет времени, превращали свое заключение в нечто имеющее пределы и сроки.
Основную часть этого времени мы занимались тем, что помогало нам выжить: охотой, сном, поисками золота и серебра, обменом с венецианцами и другими группами заключенных.
И все же у нас оставалось много свободных часов, много вопросов, которые мы снова и снова себе задавали и на которые так и не находили ответа. Выберемся ли мы с Андре когда-нибудь из темницы? Сколько мы еще сможем здесь продержаться? Увижу ли я тебя снова, Изабель?
Вопросы эхом отдавались от скалистых стен, возвращаясь снова и снова. Иногда я закрывал ладонями уши, чтобы их заглушить.
Саламаджо однажды спросил меня, что я делаю. Я объяснил.
— Злые духи, — ответил он. — Меня они тоже посещали.
Иногда от духов можно было спастись разговорами. Мы пытались продлить визиты Джованни, расспрашивая его об экзотических портах и женщинах. Когда он уходил, мы начинали обмениваться своими историями, но никогда не упоминали о доме, об Арагоне. Вспоминать об этом было слишком больно и тяжело в нашем неясном положении. Мы боялись говорить о том, чего, возможно, никогда больше не увидим.
Поэтому мы рассказывали о сражениях, в которых участвовали в Леванте, повторяя истории до тех пор, пока каждый не выучивал их наизусть. В конце концов запас рассказов иссякал, и мы начинали по новой, изменяя кое-какие подробности, чтобы слушатели не потеряли интереса. Двое неверных превращались в троих, затем в четверых; обычная лестница становилась приставной или винтовой.
Мы рассказали Мануэлю и Саламаджо о Тороне, о казни неверных, об убийствах мирного населения. Рассказали и о Крак-де-Шевалье — о кастеляне доне Лорне, о нашей удачной вылазке по уничтожению мусульманской баллисты, о пути в Алеппо и о шествии по улицам города.
Саламаджо и Мануэль, в свою очередь, поведали нам о многих битвах. Они воевали в Леванте пять лет, прежде чем попали в заключение. Однако о том, как именно это произошло, они никогда не упоминали.
