Багдан Сушинский - Путь воина
А поскольку гетман был пронизан ожиданием, день этот чудился ему нескончаемым. Солнце застыло чуть выше линии заката и словно бы вмерзло в небесную синь. Казалось, никакая сила — ни земная, ни Божья — не способна теперь сдвинуть его с места.
Вывело же командующего из этого состояния нервной издерганности только то, что, вернувшись в свою полевую ставку, он застал там спокойного, уверенного в себе и своих «ангелах смерти» полковника Урбача.
— Ну и что там у нас?! — обрадовался его появлению. — Ангелы твои не подведут?
— Группу подготовил. До утра решили не ждать, выступят сейчас, под вечер, вроде бы пойдут в разведку, но так, чтобы деликатно подставиться одному из польских разъездов.
— То есть не позволишь ты Галагану помолиться в ночь перед гибелью.
— Зато у поляков эта ночь окажется очень подходящей для молитв. Кроме того, есть уже вести от Зарудного.
— Так, значит, фамилия казака, который уже находится в польском стане, Зарудный?
— Стараюсь как можно реже называть его имя. Пока что знаете его только вы.
— Когда же ты успел заслать его к полякам?
— Поверит ли Потоцкий тем, кого мы сейчас им подошлем, еще неизвестно, а Зарудный давно служит у гетмана. В свое время он был реестровиком, затем — надворным казаком, служившим в охране одной из усадеб Потоцкого. Возможно, он единственный из нашего племени, кому польский командующий еще способен поверить. А главное, он из этих мест и вполне может служить проводником. Направляясь сюда, Потоцкий ведь не проходил урочище, и среди поляков вряд ли найдутся люди, знающие эту дубраву.
— И Зарудный согласен помочь нам?
— Как только выяснится, какой именно путь изберут Потоцкий и Калиновский, он сразу же сообщит нам об этом. Вполне возможно, что к утру мы уже будем знать маршрут и сможем послать корпус Кривоноса в засаду.
— Слишком гладко у тебя все выходит, — проворчал Хмельницкий, вновь и вновь обращая взор к расстеленной на столе карте.
— Точно такие же слова я только что слышал от одного полковника. Правда, тогда речь шла о ваших собственных военных планах, господин командующий.
— Изыди, сатана! — едва удержался от улыбки Хмельницкий. Нервы у него сейчас были на пределе. Иногда ему хотелось упасть, на колени и молить Господа, чтобы вновь послал ему удачу, вновь одарил победой, да такой, чтобы не только Украина, но и вся Польша содрогнулась.
— Изыду, но ненадолго. Через полчаса появлюсь вместе с Галаганом.
— С ним — да, можешь появляться. Дай хоть в глаза ему посмотрю. В последний раз. Я ведь его еще под Хотином знал. Помню, отец с ним дружбу водил. Все в свою сотню переманивал его, да, жаль, так и не переманил.
* * *«Ты не должен говорить с ним, как с обреченным, — предупредил себя Хмельницкий, наблюдая, как Урбач и Галаган приближаются к его шатру. — Ты посылаешь в бой тысячи людей, и все они в той или иной мере обречены. Причем обречены изначально. Тогда в чем дело, почему этот воин должен стать исключением? Ты не о гибели его должен думать, а только о том, что именно он способен сделать для войска, какую пользу принести ему».
Гетман вышел им навстречу, усадил Галагана на пень напротив себя и несколько минут наблюдал захватывавшую своей суетностью жизнь муравейника.
— Ты сам избрал этот путь, казак, а значит, сам определил свою судьбу, — в самый неожиданный момент произнес он, все еще не отводя взгляда от муравейного Вавилона.
— Разве я возражаю? Конечно, сам, султан-паша заморский.
Хмельницкий терпеливо подождал, пока «ангел смерти» закурит свою трубку. Возможно, последнюю.
— Я помню тебя еще по битве под Хотином.
— И я тебя, гетман. Еще тогда отцу твоему говорил: «Это даже не кошевой атаман у тебя вырос, а настоящий гетман». Не верил, царство ему. Мне бы, говорил, как-нибудь уберечь его хотя бы во время нынешней битвы…
Они прокашлялись и помолчали.
— Если поляки останутся в лагере и замкнутся в нем, мы положим тысячи казаков, прежде чем сумеем выковырять их оттуда. Ядра их собственными телами останавливать придется.
— Да и подкрепление к полякам подойти может, — поддержал ход его мыслей смертник. — Потому и попробую взять их на старый «гетманский блуд». Но если не получится, ты уж прости старому казаку. И помолись.
— Всем войском помолимся. Даже если не получится. Смотри, чтобы в плен они тебя взяли, как полагается. Им уже несколько дней не удается захватить ни одного языка, мечутся вокруг своего лагеря, пластунов к нашему подсылают, но мы их тут же отстреливаем или прогоняем. Говори, что в Корсунском полку служишь, то есть в гетманской гвардии, тогда, может, больше веры тебе будет.
— Сказать — скажу, султан-паша заморский, отчего ж не сказать?
Вновь помолчали.
— Выпьешь на дорогу?
— Грех не причаститься, причем из рук самого гетмана.
Хмельницкий вошел в шатер, взял графинчик и чашечки, сам налил Галагану и себе.
— Славы тебе, казак. Не только ныне сущей, но и вечной славы.
— А тебе на добром слове спасибо. Ты уж так на поляков налегай, чтобы ни один из них из Гороховой Дубравы живым не выбрался. Чтобы не только тела, но и души их там гибли.
Покряхтели. Выпили. Вздохнули.
— Что еще я могу сделать для тебя? — спросил гетман.
— Не жалеть меня. Век свой казачий я знаю. Я ведь только потому и пришел в твое войско, чтобы не в зимнике холодном умирать, а во славу казачьего братства. Всем остальным старым казакам то же самое завещаю.
— Таких, как ты, на Сечи не жалеют, такими гордятся. А сам видишь, что в моем войске традиции запорожские сечевые чтут, как церковные каноны.
Вновь выпили. Прощально поцеловались.
— Перекрести меня своей гетманской рукой, чтобы запомнилось, что сам гетман благословлял…
Хмельницкий трижды перекрестил казака и вновь поцеловал.
На глазах Галагана появились слезы.
— Мне, дураку старому, стыдно признаваться, но, не поверишь, давно чудилось, что умирать буду благословленным самим гетманом. Осененным его крестом. И ведь знал же, что гетмана в Украине пока еще нет, а все равно чудилось.
Хмельницкий перекрестил его еще раз.
— Дай-то Бог, чтобы и меня в мой смертный час точно так же осенил своим гетманским перстом тот, кто булаву мою примет. Только он уже должен быть гетманом всей нашей соборной Украины.
— Тебе, гетман, иное посчастливится, — возразил Галаган. — Осенять и прощать тебя будет весь народ. Как гетмана Великой Украины.
Повернулся и спокойно пошел туда, где чуть в сторонке, у шатра ординарцев и телохранителей, поджидал его Урбач.
