Петр Краснов - Белая свитка (сборник)
Этот день придет. Леокадия Яковлевна в это твердо верит. Их флаги будут нужны, и Ольга начинала догадываться. Проходя по Фонтанке, видела она рыжую тройку. Голубые в серебряной жести махры красивыми кистями свешивались с конских спин. Ковровые с пестрыми отводами сани были накрыты темно-синею полостью, обшитой медвежьим мехом. Седой ямщик в бороде и усах похаживал подле тройки. Другой, высокий как жердь, молодец оправлял лошадей, обмахивал их конским хвостом, обтирал тряпкой ремни. Зорко блеснули знакомые острые глаза из-под седых нависших бровей на Ольгу.
— Петрунчик, — сказал старик, — обтирай лучше наборы… может, нас барышня и наймет. Раскошелится…
Еще как-то увидала Ольга извозчика. Лошадь показалась ей знакомой. С облучка над извозщичьим кафтаном улыбнулось ей доброе мужицкое лицо Бурзилы… И Феопена видала она раз на паперти церкви. Окруженный толпой беспризорных, он просил милостыню.
— Подайте, товарищи, жертве капитализма…
Да, кто-то умный, сильный и властный, какой-то блестящий организатор разместил их всех, партизан Борового, по Петербургу, готовя какую-то сложную задачу.
Было утро. Ольга одна. Леокадия Яковлевна еще до рассвета в тюке грязного белья повезла куда-то сшитые флаги.
Задребезжал не звенящий, но глухо трещащий звонок. Кнурри с лаем кинулся к дверям. Звонил «свой». Коротко, длинно, коротко.
Ольга пошла открывать. Это был Владимир.
В толстовке, с отпущенной бородкой и длинными, прямыми, падающими на уши волосами, он походил на семинариста.
— Никого?
— Никого.
— И Леокадии нет?
— Уехала до света.
— Слушайте, Ольга… Я сейчас только видел «его»…
Владимир был сильно взволнован.
— Ну?
Ольга вся вспыхнула. «Он» на их языке был «Белая Свитка».
Тот человек, что прилетел, как ангел с неба, на аэроплане и что оставил неизгладимый след в душе Ольги.
— Какой же он?.. Как одет?.. Кто он?..
— Какой?.. Все такой же… Необычайный… Святой… Всезнающий… Руководимый Божьей силой… Меч Суда Господня… Как одет? Я бы сказал — молодой нэпман… Да… Безусловно, одет хорошо… Но по-здешнему. В толпе его увидишь, но не заподозришь. Подумаешь, преуспевающий кооператор… Счастливый частник.
Эти названия коробили Ольгу. «Счастливый частник»… «Преуспевающий кооператор»… Это он так о Белой Свитке. Белая Свитка — Ангел Господень.
— Где же это было?
— У Владыки… Он приехал в шесть часов утра. Владыка был на молитве. Я доложил.
— Как доложил?
Владимир одними губами сказал:
— Атаман Белая Свитка.
— Да ну?
— Он такой… Так сам приказал.
Глаза Ольги сверкали.
— Да… он такой.
— Владыка сейчас же его принял. Он подошел под благословение. Потом начался разговор… Он приказал мне остаться. Ах, Ольга! Какой это знаменательный разговор!.. Я потому и приехал. Он нас с вами касается.
— Нас с вами?.. Не может быть… Почему нас с вами?
— Он говорил, как выражаются по-советскому, «в общем и целом». Нас же это касается в частном. Он уговаривал Владыку куда-то ехать… Сегодня же, после завтрака… Добром… И я понял… Это уже — конец. Я еду с ним… Конец, Ольга… И начало…
— Какой же разговор?
— В «общем и целом», — улыбнулся Владимир.
— Да, сначала «в общем и целом», а потом и в частном.
— Разговор о будущем России. Он говорил Владыке, что Россию надо строить снизу… Ошибка прошлого была в том, что строили сверху — утверждали правительства, ставили диктаторов, даже провозглашали императоров, ничего не имея под ними внизу. Он сказал: нужны кирпичи. Кирпичи это — семья. Семья — муж и жена. Жена во всем помощница мужу, она его друг, его товарищ, верный до гроба спутник. Потом дети: родители обязаны воспитать детей, дети обязаны, беречь родителей в старости — долг одних перед другими. Семья охватывает всех: дядей и теток, двоюродных и троюродных, дедов и бабок. Образуется: род, фамилия. Это кирпичи. Это начало… Цемент: церковь. Церковный брак, церковное воспитание. Церковь внедряется в семью и ее укрепляет. Церковь сливает семью в одно: приход… Православное государство… Владыка качал головой и соглашался… Потом он говорил, что вся помощь должна идти крестьянину, на землю, а уж он поможет рабочему. Дальше говорил: деревня, село, город, от села зависящий, столица и — Государь.
— Государь? — задумчиво сказала Ольга.
— Да… Но не сейчас… Он сказал… Я запомнил его слова. «О Царе нужно не вопить, ломая стулья на митингах, а честно готовить для него дух народный и кадр. Ни на крови, ни без кадра Царя сажать нельзя. Это — его уронить и предать снова на растерзание»… Еще он сказал: «Владыка! Вы, церковь, должны учить народ иметь Царя, восстанавливая священный уклад и ритм православной монархической души». Владыка долго молчал. Потом сказал, медленно и тихо: «А как же свобода церкви?» И тот ответил: «Задохнетесь в этой свободе». Владыка подошел к божнице, опустился на колени и долго молился… Атаман стоял неподвижно. Думаю, тоже молился, только мысленно. Он был какой-то необыкновенный. Если бы он исчез как дух, или вдруг преобразился в ангела, я бы не удивился… Наконец, Владыка встал и сказал громко: «Хорошо, я поеду. Я с вами согласен. Пусть, если нужно, будет смерть». А атаман ответил: «Смерти не будет… Будет воскресение»… Потом, подойдя под благословение Владыки, он быстро вышел… Вот и все. В «общем и целом»… Теперь, Ольга, позвольте о частном.
— Пожалуйста.
— Ольга, вы меня давно знаете… Ольга… Последуем тому, что он сказал… Ольга… Составим эту христианскую семью… Будьте моею женою.
Золотистые глаза Ольги подернулись счастливыми слезами. Она положила обе руки на плечи Владимира.
— Владимир, — сказала она просто и твердо. — Я вас давно люблю. Вы еще и не догадывались, когда я вас любила… Я согласна. Кончим порученное… и тогда… станем кирпичами великого здания России. — Как думаете вы?… Удастся?
— Я не сомневаюсь.
— А если опять сорвется?.. Тогда смерть?
— Умрем, Ольга, вместе… Умрем, как умер старый Беркут.
— С музыкой? — улыбнулась Ольга.
Ее лицо сияло кротким светом счастья. Владимир обнял ее за плечи и прижал к себе.
— Любимая! Надо верить. Будет не смерть, а воскресение.
14В шестом часу вечера к балагану на Конной Лахте, в санях, солидно запряженных парою прекрасных, некрупных, «Павловских» вороных рысаков, привезли митрополита С. Петербургского и Ладожского. С ним ехал молодой человек в русой вьющейся бородке, с волосами, закинутыми за уши, и с такими сияющими счастьем глазами, что это было заметно всякому: — Владимир.
