Робер Гайар - Большая интрига
— Я уже говорил тебе, Луиза, что в жизни существуют обязательства. Одним из них, и самым основным, для меня является оставаться любовником Мари. Я также говорил тебе о крупном предприятии, для осуществления которого мне нужна Мари, мне необходимо владеть ее сердцем, ею полностью, чтобы добиться своих целей. Да, часто человеку, которому поручено важное дело, я повторяю снова, приходится заниматься неподходящим для него и даже отвратительным делом. Я добродетельный человек. И ты не должна в этом сомневаться. Добродетель требует от человека отречения от многих вещей, порой даже жертвы. Именно добродетель заставляет врача-хирурга касаться руками отвратительных язв на теле другого человека, вскрывать гнойные нарывы, потому что на врачах лежит священный долг помогать страждущим и больным. Чем выше долг, тем благороднее те средства, которые используются для его осуществления, какими бы грязными они ни казались с первого взгляда!
Он повернулся к ней и слегка торжественно сказал:
— Луиза, вам надо знать, что после этих слов я люблю вас сильнее, чем кого бы то ни было на всем свете. Вы для меня все. Если бы я не нашел в вас настоящего величия души, я бы никогда не был с вами настолько откровенен, но я уверен, что вы меня понимаете и даже поможете мне в выполнении той великой миссии, которая на меня возложена. Да, Луиза, я вас люблю и люблю до такой степени, что теперь, когда вы владеете моей тайной и откажетесь оставаться со мной, — я уеду отсюда. Да, я брошу свое дело и уеду, чтобы забыть вас, потому что без вас жизнь потеряет для меня всякий смысл!
Он ожидал ответа, но его все не было.
Он встал на колени перед нею и взял руку, которую она не стала отнимать. Пальцы ее были холодны, как лед, и безжизненны, как свежесрезанные побеги бамбука.
Со всей страстью он сказал:
— Луиза, моя дорогая Луиза, можете вы пойти на такую великую жертву: согласиться на то, что Мари останется моей любовницей? Не говорите ни о каком разделе, мой дорогой друг, не может быть никакого раздела тогда, когда в этом не участвует сердце! Вам принадлежит самое лучшее, что у меня есть! Остальное не считается… Оставьте это для Мари! Помогите мне, чтобы у меня все получилось так, как я задумал! Поддержите меня, не судите слишком строго! Не гоните меня… Пройдет время, и мы вместе отпразднуем нашу победу!
Она оставалась неподвижной, молчаливой и как будто окаменела.
Он довольно долго ждал и следил за выражением ее лица, ждал, какое она примет решение, но она по-прежнему оставалась неподвижной и неодушевленной, как мраморное изваяние.
Он с шумом откашлялся и с горечью продолжил:
— Мне кажется, Луиза, что в вашем молчании мой приговор. Теперь, когда вы знаете мою тайну, вы уже не можете меня простить, не так ли? Но почему? Наверное, вы не испытываете по отношению ко мне такой любви, чтобы она заставила вас забыть мелочные требования жизни? Если вы меня любите так же, как я люблю вас, пусть вас не волнует Мари! Ваше молчание, ваша холодность говорят о том, что я вам больше не нужен. Я все понял. Я уеду, Луиза…
Он встал и снова принялся ходить по комнате, а затем вдруг срывающимся голосом, как будто охваченный сильнейшим волнением, воскликнул:
— Я уеду… Завтра же. А сегодня вечером сложу багаж. В Сен-Пьере стоит судно. Потом оно отправится на Сен-Кристоф и Ямайку. Я поеду на нем… Я сохраню в моей душе ваш образ, Луиза, потому что никогда не смогу забыть вас! Вы стали частью меня самого! О, смогу ли я жить после этого? Какая пустота сразу образуется вокруг меня, когда я уже не смогу обнять вас или сказать: «сейчас я ее увижу, заключу в свои объятия, я буду целовать ее, она будет моей?»
— Реджинальд!.. — сказала она.
Он быстро подошел к ней.
— Луиза! Луиза! — громко произнес он и взял ее за руку. — Когда я отсюда уеду, будете ли вы вспоминать обо мне? Будет ли вам не хватать меня? Не забудете ли вы наши ночи, нашу любовь и изумительное согласие наших тел?
Она вздохнула. Реджинальд почувствовал, как ее пальцы сплетались с его пальцами. Он уже понимал, что она согласится на все, лишь бы не потерять его. Победа была за ним. Он поздравлял себя с тем, что она уже не соображала, что в Сен-Пьере нет никакого судна, отправляющегося на Сен-Кристоф и на Ямайку. А если бы она про это и вспомнила, то он непременно придумал что-нибудь в свое оправдание, чтобы полностью затуманить ей всякое реальное понимание вещей.
Он слегка приподнялся, чтобы приблизить свое лицо к ее глазам, и с нежностью прошептал:
— Луиза, когда вы хорошенько подумаете и поймете, в чем именно состоит моя цель, тогда вы, возможно, простите меня. И тогда вы пожалеете о тех словах прощания, которые вы заставили меня произнести здесь перед вами!
Он наклонился над нею и поцеловал ее в лоб невинным поцелуем. Она ни на что не реагировала. Неожиданно, как будто страсть вспыхнула в нем с непреодолимой силой, прорвав все плотины и захватив все его существо, он сильно и грубо обхватил ее за талию, прижал к себе и стал покрывать все ее тело страстными поцелуями.
Он мял ее, жадно пожирал своими губами сладкие плоды ее губ, шеи, плеч, терзал тонкую ткань ее платья. Она чувствовала, что он ласкает одновременно все ее тело, как будто у него были сотни рук…
Она ощущала, что снова теряет сознание, мысли ее путались, отчаяние охватывало ее, оно становилось почти невыносимым, сдавливало ей горло и сводило судорогой челюсти, что напоминало то состояние, когда она задыхалась от трудно сдерживаемых рыданий.
Она тоже обняла его обеими руками. Она не понимала, как ему удалось оказаться так близко к ней, но у нее было такое чувство, что она находится рядом с ним совершенно обнаженной. А он завладевал ею целиком, сначала осторожно, но постепенно делался все более активным, а в конце уже не жалел сил и, как артист по хорошо составленному сценарию, полностью подчинил ее себе.
Реджинальд чувствовал, как ногти Луизы впивались в его тело. Она глухо рычала и думала только о том громадном наслаждении, которое смогла испытать благодаря ему и которое принимала чуть ли не со слезами, она хотела кричать и рыдать одновременно, и эти противоречивые чувства наполняли все ее существо, которое сейчас становилось огромным, как сама вселенная.
Он ощутил, что все мышцы молодой женщины сразу обмякли, а вся она внезапно отпала от него, как раненный насмерть спрут отпускает одно за другим свои щупальца. Она сделалась вялой и совершенно неподвижной. Он продолжал целовать и гладить ее, но уже более мирно, с ласковой нежностью, чтобы успокоить и смягчить гаснувшее в ней возбуждение.
Она прошептала:
