Бернард Корнуэлл - Медноголовый
— Развлекаетесь, сержант?
От опушки леса, в котором засели остальные роты Легиона, подошёл майор Бёрд.
— Снарядов, жаль, маловато. — вздохнул Труслоу, уловив нотки неодобрения в голосе командира.
Бёрд не был уверен в том, что «наземные торпеды» — цивилизованный способ вести войну. С другой стороны, рассуждать о том, что на войне цивилизованно, а что — нет, ему казалось занятием дурацким, вполне достойным убогого умишка его возвысившегося до бригадного генерала зятя. Война — это убийства, а убивать людей, вообще, не очень-то цивилизованно.
— А вам письмо, сержант. — сообщил майор Труслоу.
— Мне? — удивился тот.
— Держите.
Бёрд передал сержанту конверт и, вооружившись биноклем, принялся смотреть, чем заняты сапёры:
— Что они возятся так долго?
— Фитили отсырели. — пояснил Труслоу, обтирая о мундир перемазанные землёй ладони перед тем, как вскрыть изящный розовый конверт и извлечь на свет одинокий листок довоенной бумаги с золотым обрезом; воскликнул изумлённо, — От Салли!
Пуля прожужжала у самого его уха, но он этого не заметил.
— Славно… — промурлыкал майор, но не в ответ на слова сержанта, а потому, что инженеры закончили и возвращались.
Труслоу тоже обратил на это внимание и скомандовал роте:
— Прикройте их огнём!
Впереди защёлкали винтовочные выстрелы, а сержант, глядя на письмо, поскрёб подбородок:
— Надо же, я понятия не имел, что она писать умеет.
Судя по надписи на конверте, подумал Бёрд, не ахти как умеет. Чудо, что письмо нашло того, кому было адресовано. Впрочем, такие чудеса стоили потраченных на них усилий. Ничто так не поднимало моральный дух солдат, как письма из дома.
— Что она пишет? — поинтересовался Бёрд.
— Я… я не могу разобрать… — буркнул Труслоу.
Бёрд покосился на сержанта. Без сомнения, Труслоу был самым неистовым бойцом в Легионе, да, пожалуй, не только в Легионе. Но сейчас он был красен, как рак, от смущения.
— Может, я смогу помочь? — деликатно предложил майор.
— Девчачий почерк, — забормотал Труслоу виновато, — Имя-то я разобрал, а прочее…
— Вы позволите?
Бёрд, которому было известно, что Труслоу читать не мастак, взял письмо. Сапёры пропыхтели мимо, и Бёрд заорал роте «К»:
— Отходим! Отходим!
Пробежав глазами строки послания, Бёрд закряхтел:
— Иисусе!
Почерк был чудовищным.
— С ней всё в порядке? — взволновался Труслоу.
— Почерк, сержант, ничего больше. Та-ак, посмотрим… Пишет она вам, сержант, что вы не поверите, но живётся ей припеваючи, что она должна была написать вам давным-давно, и не писала только потому, что вся в вас, а вы — упрямый осёл, поэтому, дескать, и не писала.
Пули вражеских карабинов свистели всё ближе. Кто-то из сапёров сзади крикнул Бёрду и Труслоу, чтобы они поторопились в безопасное место, пока не зажжён фитиль. Вняв совету, майор с сержантом направились к леску. Бёрд на ходу продолжал пересказывать письмо:
— Пишет, что жалеет, что так всё вышло, однако не жалеет того, что сделала… Смысла этой фразы я, по чести говоря, не понял.
— А я никогда девчонку не понимал. — угрюмо признался Труслоу.
Он скучал по Салли. Дрянь-девчонка, но ведь родная дрянь.
Заметив его повлажневшие глаза, Бёрд поспешно продолжил:
— Она виделась с Натом Старбаком! Интересно, да? Он наведался к ней после того, как его выпустили из тюрьмы, настоял, чтобы она вам написала и передала: он обязательно вернётся в Легион. Она, мол, и написала. — Бёрд хмыкнул, — Старбак нашёл странный способ напомнить о себе, право слово.
— Где он сейчас?
— Она не пишет.
Бёрд перевернул письмо и, не снижая темпа, углубился в текст на обратной стороне. Сапёры подожгли запальный шнур, и огонёк, треща да разбрасывая искры, пробежал навстречу Труслоу с майором.
— Пишет, что, раз Нат попросил, она и написала. Дескать, рада, что он попросил, потому что ей и вам, сержант, пора перестать грызться и, наконец, поладить между собой. У неё новая работа, которую вы бы одобрили. Что за работа, она не может написать. Вот, собственно, и всё. — майор отдал письмо сержанту, — Уверен, что теперь, ориентируясь в содержании, вы сможете его перечитать самостоятельно.
— Наверно. — Труслоу посопел и спросил, — Значит, мистер Старбак вернётся?
— Ваша дочь пишет, что да.
— То есть, вы не станете назначать роте «К» нового командира?
— Да я и не собирался.
— Хорошо. — кивнул сержант, — Мы же сами выбрали себе Старбака, правильно ведь? Добровольно?
— Абсолютно добровольно. — подтвердил Бёрд.
И абсолютно наперекор воле генерала Фальконера, с удовольствием добавил майор про себя.
Из семисот легионеров, участвовавших в выборах полковых офицеров, свыше пятисот вписали в бюллетени имя Натаниэля Старбака и проголосовали за него.
— Если эти выборы не хухры-мухры, — сказал Труслоу, — то Старбаку есть куда вернуться, так?
— Ну, если исключить то, что против него настроен генерал Фальконер. И подполковник Свинъярд.
Подполковник Свинъярд, по правде говоря, был настроен единственно на дешёвое пойло по пятьдесят центов за поллитра. Настроен так целеустремлённо, что настраиваться на что-либо иное у него не оставалось времени.
— Ставлю доллар на то, что Старбак умоет Фальконера. — предложил пари Труслоу, — Он — умник, наш Старбак.
— Доллар? Отвечаю тем же.
— Договорились.
Майор с сержантом ударили по рукам, и в тот же миг мост взлетел на воздух. Полтораста килограммов пороха сломали деревянные балки, будто спички. Дым и гром разнеслись над болотами, вспугнув из тростниковых зарослей птиц. Взрывная волна разогнала в две стороны по руслу воду из-под моста, спустя мгновение волны в туче брызг сплеснулись над почерневшими пнями опор, и Чикахомини проворно потащила к Чесапикскому заливу мусор, щепки и белобрюхую оглушённую рыбу, пока по топким берегам расползались от греха подальше гадюки.
Один из сыплющихся с неба деревянных обломков рухнул точнёхонько на шпалу-ловушку Труслоу и прибил детонатор. Грохнуло, и в насыпи образовался небольшой кратер.
— Вот же гадство! — выдохнул сержант.
Бёрд покосился на него. Труслоу, как ни чуднО, широко ухмылялся. Впрочем, подумал Бёрд, на войне, как на войне. Сегодня человек ухмыляется, а назавтра уже гниёт в могиле. При мысли о смерти по спине майора пробежал холодок. Думает ли Труслоу о том, что может никогда не увидеть вновь свою дочь? А сам он, Таддеус Бёрд предполагает ли, что его бесценная Присцилла может остаться вдовой? Мысль эта была неприятной и скользкой, как лягушка. Кроме того, из самого факта появления её в голове следовало, что он слаб и недостоин звания офицера. Война всё же являлась игрой, и, как бы ни насмехался над подобным взглядом на неё Бёрд, самому себе он мог признаться: да, игра. Игра, в которой бывший школьный учитель неустанно доказывал себе, что он умнее, хитрее, сноровистее других. Других, чьи запавшие, затянутые восковыми веками глаза на бескровных лицах безмолвно вопрошали его: почему ты жив, а мы нет? И ему нечего было им ответить.
