Валерий Большаков - Магистр
Мучиться ему пришлось недолго – скрипнула дверь, пропуская в покой Елену Мелиссину и грустную девушку лет двадцати, миловидную, с густыми чёрными волосами, спрятанными под платок-теристру. Одетая в простое платье, девушка не носила обычного сюркени, обтягивавшего грудь, – уж больно велик был её бюст. Тяжелые, налитые груди распирали льняную ткань, увлажняя её пятнами от выступавшего молока.
– Вот, нашла! – радостно сказала Елена. – Познакомься, это Гелла. Она потеряла своего ребенка и согласилась кормить моего… нашего.
Гелла робко поклонилась Олегу, магистр тоже ответил ей поклоном.
– Ты из лангобардов? – спросил он.
Тут ему пришлось удивиться – Гелла вздёрнула свой носик и ответила, что все её предки до седьмого колена были чистокровными римлянами. Сухов не стал спорить, да и Наталья теряла терпение – словно почуяв запах молока, она радостно и нетерпеливо заагукала. Гелла подошла к кровати и всплеснула руками в восхищении – Елена гордо улыбнулась…
Истинная римлянка быстренько уселась, взяла девочку на руки и дала ей грудь, хоть и огромную, но сохранившую красивую форму. Наталья даже растерялась, облапив её, и жадно всосалась, зачмокала.
Олег уселся в кресло и стал наблюдать за кормлением ребенка – вероятно, самой древней картиной на свете…
Королевский приём был очень пышен и очень скучен – в тронном Большом зале, скудно освещённом сквозь промасленные холстины, вдоль трёх стен выстроились придворные, а на возвышении у задней стены, увешанной знамёнами поверженных врагов, стоял трон лангобардских королей, ныне занятый Гуго Арльским.
Гуго выслушивал нудные приветствия высоких гостей, вроде принца Конрада I Тихого, сына бургундского короля Родольфо II, князя Капуи Атенульфа II, Германа I фон Веттерау, герцога Швабии, или Арнульфа Милостивого из рода Луитпольдингов, герцога Баварии.
Все эти высочества, светлости, милости терпеть не могли Гуго Арльского, но слащаво улыбались ему. Впрочем, они и друг дружке постоянно делали пакости, но в лицо расточали любезности, сжимая за спиною нож и мечтая его всадить по самую рукоятку своему собеседнику.
После представлений, поздравлений и уверений в совершеннейшем почтении все с облегчением перешли к «официальной части» – начали пировать: есть до отвала и пить до упаду.
О, это была знатная обжираловка, достойная Гаргантюа. Хруст костей, чавканье, звон и плеск полнили Большой зал, навевая мысли о свинарнике. Сначала ещё сохранялась видимость чинности – музыканты дудели, бренчали, стучали и тренькали, лакеи, шлёпая пигашами, разносили яства, а раскормленные собаки зевали вдоль стен, лениво выкусывая блох. Но разгул набирал и набирал обороты. Вскоре визги, гогот, рёв, здравицы – всё смешалось. Куда ни глянешь – выпученные глаза, борода, заляпанная подливкой, зубы, вонзающиеся в окорок, немытый кадык, торопливо ходящий вверх-вниз, накачивающий тулово вином, струйки спиртного, стекающие по усам и капающие на блио…
Выпив и закусив в меру, Олег трезво оценил, что официальная часть закончилась, пошло разгуляево, король уже «устал», и можно уйти, не нарушив законов приличия. Он посмотрел на Елену, та кивнула, и чета покинула Большой зал.
Гул пиршества доносился и во внутренний дворик, словно шум прибоя. Поднявшись по наружной лестнице на галерею, Елена поспешила вперёд – убедиться, что с её ненаглядной крошкой всё в порядке.
В покоях было тихо. Серебряный канделябр бросал свет десятка свечей на кровать, где сидела Гелла и спала Наталья, на икону в углу, на скромно накрытый стол – кувшин с вином, кусок пахучего сыра и ломоть хлеба.
– Как она? – прошептала Мелиссина.
– Спит, – приподнялась кормилица – и вернулась на место, усаженная жестом зоста-патрикии.
– Ох, как меня утомили эти лангобарды, – тихонько простонала Елена, наливая себе в чарку вина из кувшина.
– Ты ещё не напилась? – улыбнулся Олег.
– Да я не выпить хочу, а просто пить…
– Стой! – резко сказал Сухов. Недоумевая, Елена поставила чару на стол.
– А… что? – растерялась она.
– Откуда тут вино? – спросил Олег.
– Ну, Гелле принесли, наверное…
– С каких это пор короли угощают кормилиц? – продолжил магистр напряженным голосом. – Гелла, ты не пила это вино?
– Да нет…
– А ты не выходила отсюда? Видела, кто принёс кувшин?
– Я выходила, – испуганно призналась девушка. – Завернула Наталью, чтобы её не просквозило, и вышла на галерею – размять ноги и укачать ребёнка. Но я видела, кто заносил кувшин. Я ещё подумала, что это ваш знакомый заходил, но не застал никого. Человек-то знатный! Кто таков, не знаю, но плащ у него богатый, из синего бархату…
– …Под ним – зелёное блио с золотой цепью, – продолжил Сухов описывать сегодняшнее одеяние маркграфа, – сам коренастый, жирноватый, ноги и руки короткие, борода кудрявая, на носу большая бородавка, а на голове шляпа с двумя перьями, зелёным и красным?
– Да-да! – обрадовалась Гелла. – Так вы встретились?
– Встречались, – усмехнулся Олег.
– Думаешь, это Бозон являлся? – с тревогой спросила Елена.
– Приметный товарищ наш маркграф, спутать трудно. Чего вот только он лично решил нас вином обнести?
– Неужели… – Женщина осторожно перелила вино из чарки обратно в кувшин.
– Скорей всего, отравлено, – кивнул Олег, – но я это проверю.
– Как?
– Верну подарок.
Подхватив кувшин с вином, Сухов вышел на галерею. Ему пришлось обойти её почти всю, пока он не наткнулся на Малютку Свена, стоявшего у перил. «Малышок» задумчиво глядел на первые звёзды, разгоравшиеся над Павией, и звучно икал.
– Свен, – обратился к нему магистр, – ты не в курсе, где поселили Бозона Тосканского? Ну, этого, который Бертуччо выставил против Ивора!
– А, этот! – просветлел варяг. – Так вона его дверь, с угла которая, на ней сразу две подковы приколочены!
– Точно его?
– Да точно! Что ж я, врать тебе буду?
Олег кивнул и прошёл к двери. Отворив её, он заглянул внутрь. В просторной комнате горели аж три канделябра, бросая отсветы на толстую девку, лежавшую на кровати в позе «звёздочка», то бишь раскинув руки и ноги, и похрапывавшую.
Сухов осторожно поставил кувшин на прикроватный стол – кто-то его уже успел заляпать вином – и тихо удалился.
На галерее стало люднее – появился Ивор и Пончик. По лестнице наверх поднимался Тудор, тащивший на себе Инегельда, рычавшего походную песнь.
– Пр-рывет, сиятельный! – поприветствовал Олега протоспафарий. – Ты чего это по чужим палатам шастаешь, а?
– Порядок навожу.
Сухов вкратце посвятил друзей в детали происшествия, которое по чистой случайности не стало чрезвычайным.
