Валерий Большаков - Магистр
Копыта коней прогрохотали по крытому мосту, и стража у ворот поспешила пропустить короля и свиту. Известия о приезде Гуго расходились со скоростью звука – не успел кортеж достичь и середины пути ко дворцу, а народ уже толпился вдоль стен, выглядывал из окон, торчал в дверях. Барин приехал!
Королевский дворец выглядел крепостью в крепости – те же башни, те же стены, разве что ров не прорыт.
Первыми на площадь, куда выходил дворец, подскакали герольды и подняли такой шум, как будто соревновались, кто из труб своих выдует самую громкую ноту.
Ворота дворца плавно отворились, и все – кони, люди, повозки – занеслись внутрь, словно спасаясь от погони.
– Тоже мне, столица, – фыркал Боевой Клык, разминая ноги. – Село!
– Батя, не ругайся, – вставил Тудор.
– Цыц! – ответил батя.
Олег спешился и помог сойти с коляски Елене, не спускавшей с рук Наталью, – так решили назвать девочку ниоткуда.
Внутренний дворик замка был вымощен плитами и окружён тяжеловесными аркадами. Дворецкий сразу же провёл магистра и зоста-патрикию в отведённые им покои – просторную комнату со сводчатыми потолками и узким стрельчатым окном, заделанным промасленной тканью. Мебель была под стать – тяжёлая, но крепкая. Монументальная кровать под балдахином, пара деревянных кресел, неподъёмные сундуки-«башенки», высокие, модные у ромеев – они закрывались двухскатными крышками с фигурными бронзовыми накладками.
– Олег, – беспокойно сказала Елена, осторожно укладывая на кровать спящую Наталью, – присмотри за ней, ладно?
– А ты куда?
– Нужно срочно найти кормилицу. У меня-то молока нет! Да ты не волнуйся, я с Котяном схожу.
– И булгар возьми тогда!
– Ладно, – улыбнулась Мелиссина.
На цыпочках выйдя на галерею второго этажа, тоже обрамлявшую внутренний дворик, Елена тихонько прикрыла за собой дверь.
А Сухов, стараясь дышать потише, стал рассматривать нежданное прибавление семейства.
К детям у него было отношение сложное. Отроков-малолеток, развязных, наглых, склонных к стадности, он не выносил. Дошколят, сопливых, обожающих ломать, сжигать и взрывать, еле терпел, а младенцев и вовсе терпеть не мог. Олег искренне не понимал женского восхищения этими сморщенными голышами, безмозглыми, орущими, пачкающими подгузники. «Личинка же! – недоумевал Сухов. – Мозгов нет, одна кишка – в одну трубу вливается, в другую выливается. И воняет!» Но это его особое мнение женщины с негодованием отвергали, утверждая, что он-де ничего не понимает в детях. Тогда Олег затевал рассуждения о материнском инстинкте, о безусловных рефлексах… Его обзывали занудой и прогоняли.
В принципе, он всегда больше любил девочек, чем мальчиков. И, когда его спрашивали, любит ли он детей, Олег утвердительно кивал, уточняя, что особенно ему нравятся двухсот месячные девочки.
Он вздохнул. Наталья сопела, пальчики её то сжимались в кулачок, то разжимались. На удивление спокойный ребёнок. Плачет редко и очень быстро успокаивается. Видимо, не привыкла в первые месяцы своей коротенькой жизни к вниманию и обожанию, научилась стойко переносить невзгоды, вроде отсутствия молока или чистых пелёнок.
Сухов не верил, что девочку ниспослал Господь. Это слишком мелко для Творца и Вседержителя, ответственного за всю Вселенную, – вникать в микроскопические мечты мельчайшей пылинки жизни по имени Елена Мелиссина. Хотя, кто Его знает? Пути Господни неисповедимы, а чтобы понять Бога, надо быть Им.
Олег присмотрелся к Наталье. Симпатичная вроде… Что из неё вырастет, интересно? Голубоглазая блондинка.
Конечно, Елена будет баловать подкидыша и портить по-всякому, поэтому его долг как отца (звучит очень странно применительно к О. Р. Сухову) защитить дитя от материнской любви, чтобы не развить в дочери (с ума сойти…) болезнь под названием «капризит с выбрыками».
А вообще, если уж говорить о педагогике, то несложно прийти к обескураживающему выводу – никто в мире не знает и не умеет воспитывать детей. Никто, никогда и нигде не знал и не умел. И тысячу лет назад и через тысячу лет всё воспитание сводилось или будет сводиться к питанию. Накормить дитятю, обуть-одеть его – вот и вся наука. Скажешь дитяте: «Нельзя!» – и он тебя послушается. Тогда сунешь ему печенушку, пускай мусолит на здоровье. Не послушается – дашь ему по шее, отшлёпаешь, выпорешь, в угол поставишь. Метод кнута и пряника. Дрессировка.
А ведь иного метода нет. Во все времена жили люди, способные учить других. Иногда их имена оставались в истории, чаще всего подвергались забвению.
Легко научить ремеслу или военному делу. «Делай, как я!» – вот и вся метода. Лепи горшки, как я. Строгай, как я. Вари пиво. Куй железо. Головы срубай ворогу.
А как научить честности? Как внедрить в ребячью душу понятие справедливости? Милосердия? Понимания? Совести? Как привить любовь к труду и тягу к знаниям?
Да если даже к лучшему учителю привести ребенка с улицы и попросить: «Научи этого дитёнка брать на себя ответственность и нести её», – ничего же не выйдет. Всё, что есть у учителя, – это слова и розги. В будущем недалёкие и неумные гуманисты отменят наказания для детей – и лишат учителей кнута. А много ли воспитаешь пряником? И разве безнаказанность не хуже во сто крат наказания? (Да и кто сказал, что эти гуманисты наказание запретили? Они просто переложили неприятную процедуру на родителей – вызовут тех в школу, опишут подвиги сыночка – и будет тому сыночку! Всыпят дома так, что сесть не сможет…)
Удел учителя – бормотать заклинания: «Будьте добренькими, будьте добренькими…» А где же педагогу взять волшебную палочку, чтобы «закрепить материал»?
И насколько, вообще, человек воспитуем? Что в нас передаётся по наследству, а что служит примером? Как это узнать? Как определить, на каких весах?
Ах, как радуются мамочки, глядя в честные глаза своих малышей, наивно лепечущих слова любви и бесконечной признательности. Но подступает зловещий срок, исполняется малышу тринадцать лет – и всё летит в тартарары. Милый мальчик (девочка) превращается в наглого, невоздержанного, угловатого отрока (отрочицу), грубит, не слушается, занимается чем попало… Что же, тринадцать лет «воспитания» – коту под хвост? Начинай сначала? А как? Это малышня в рот взрослым глядит, а подростки посмеются только над нудными нотациями, отвергая учителей и низвергая авторитеты…
Тут размышления Олега сбились – Наталья захныкала, завертелась беспокойно. Открыв глаза, долго ими хлопала, словно не узнавая «папу», а потом зачмокала.
– Ну и что ты этим хочешь сказать? – спросил Сухов с неожиданной робостью. – Жрать хочешь? Ох, где ж там твоя мама…
Мучиться ему пришлось недолго – скрипнула дверь, пропуская в покой Елену Мелиссину и грустную девушку лет двадцати, миловидную, с густыми чёрными волосами, спрятанными под платок-теристру. Одетая в простое платье, девушка не носила обычного сюркени, обтягивавшего грудь, – уж больно велик был её бюст. Тяжелые, налитые груди распирали льняную ткань, увлажняя её пятнами от выступавшего молока.
